Мытарь за твоей спиной

Мытарь за твоей спиной

Халь Евгения

Халь Илья

Мытарь за твоей спиной

Я вернулся с войны под вечер. Хотя так не говорят. Говорят просто: я вернулся с войны. Потому что никто из людей в этот момент не смотрит на часы - они лишь впитывают по капле долгожданную тишину, отдыхая от выстрелов и взрывов. Но я - не человек, и всегда возвращаюсь с войны.

Я зашел в свой дом в сумерках, в Час Собаки, когда верные псы, с тоской взглянув на пьянящую волю, возвращаются к хозяину, за крепкие двери, под надежную крышу. Свобода манит колкостью новизны, щекочет ноздри, пугает простором – псы чутко прислушиваются, нервно перебирают лапами и... остаются дома. Они сделали свой выбор, заплатили пошлину. У собак тоже есть свои мытари. А потом наступает Час Волка – время быстрых ножей, спрятанных под плащом Гекаты, голода, который можно утолить лишь одной пищей: страхом. Время таких, как я.

Но сегодня все закончится. И когда Волк уступит место Отцу Рассвета – Петуху, за мной придет сменщик. И я снова стану человеком, и забуду все, чем занимался на протяжении сотен лет.

Вчерашний рабочий день начался, как обычно. Я просматривал списки должников: драка на окраине Москвы – ничего, перестрелка в Лондонском аэропорту – мои старые знакомые, у них больше нечего взять. Битва под Курском, сорок третий год – интересно, и много работы. Жаль, не моя хронотерритория – там работает другой мытарь. Чечня, всего один должник, но это может быть интересно.

Я вышел посреди разрушенной деревни. В моем доме время течет по-другому, там еще или уже ночь, а здесь полдень. Яркие солнечные лучи ударили по глазам. В нескольких шагах от меня расположилась на короткий отдых разведгруппа, которая возвращалась с задания. Грин, командир разведгруппы, дал на передышку всего несколько минут, и бойцы с наслаждением растянулись на траве. Им нужно было пройти через разрушенную ферму, а там, по опушке леса, до своих – рукой подать. И они почти прошли. Почти... потому что замыкающего достали два стрелка - не профессиональные «барсуки»-снайперы, а выжившие жители разрушенной деревни.

Стрелки засели в пристройках, добротно сложенных из камня, с двух сторон от стойл, вернее от того, что осталось от стойл и кормушек. В этих пристройках до войны хранили инвентарь, а потом чеченцы устроили там схроны с едой и оружием, правильно рассчитав, что надежная каменная кладка даже под огнем сохранит припасы в целости. И не ошиблись! Выжившие немного подкрепились и отдохнули. Они заранее договорились затаиться и не вступать в бой, если придется столкнуться с русскими. Им просто нужно было добраться до соседней деревни. Простые люди, окружённые руинами привычного мира, привычно ждали смерти, не просили пощады, но и сами никого щадить не собирались. Им было все равно, кто победит в этой войне, но у одного из них не выдержали нервы и он выстрелил в замыкающего.

Боец разведгруппы Саша Егоров не дошел всего несколько метров до спасительного заграждения: уцелевшей перегородки между стойлами. И остался лежать на пересечении двух огневых точек, прикрытый лишь дырявой бочкой и редким кустарником.

- Что делать будем, Грин? - спросил один из бойцов – Стас - у командира.

- Уходить, - мрачно ответил Грин, - у нас нет времени и есть приказ: не обнаруживать себя ни при каких обстоятельствах.

Информация, которую добыла спецгруппа, была настолько важной, что могла изменить весь ход войны. В одном из многочисленных ответвлений Веденского ущелья, в небольшой межгорной долине, собирались на сходку все чеченские полевые командиры и командиры арабских наемников - военной элиты мятежников. Впервые у российского командования появилась возможность накрыть их всех одновременно шквальным огнем штурмовых вертолетов. Передать информацию по рации Грин не мог, потому что рация была разбита. Ему ничего не оставалось, как лично прибыть в штаб полка.

Бойцы в замешательстве посмотрели на командира. Он отвернулся, прикрыл глаза, на скулах заиграли желваки, в горле вспух горький тяжелый ком. Командир судорожно сглотнул, давя нервную тошноту. Первый раз в жизни он был вынужден принять решение оставить одного из своих ребят умирать в чужой пыли. Сколько ее осело на ботинках командира... красноватая афганская, буро-желтая африканская, серая, с примесью пепла, югославская - Грин не отдал ей ни одного из своих ребят. А эта чеченская пыль, злая и жадная, приняла в себя Сашку, и командир ничего не мог поделать. Кроме того, не имея возможности вызвать огневую поддержку и вертушки, он опасался потерять еще нескольких бойцов.

И командир взял грех на душу, надеясь, что Сашка его поймет, когда они встретятся там, куда уходят солдаты. Грин не особо верил в райские кущи и снежнокрылых ангелов на облаках, но точно знал, что там будет грубо сколоченный деревянный стол в неровном свете качающейся лампы, бутылка водки и переполненная окурками банка из-под тушенки. И двое уставших мужчин за столом: Грин и Сашка. И тишина.

- Прости меня, Сашка, - прошептал Грин так тихо, что, кроме меня, его никто не услышал.

Грин был невысоким, коренастым мужчиной. Разговаривал мало, компенсируя немногословность выразительной мимикой. Кличку Грин получил в Афганистане. Я был с ним в тот момент, когда он бежал под шквальным огнем по скользким камням горного ручья, едва касаясь их ногами и почти не поскальзываясь. Тогда мне не позволили его забрать, хотя он и не заплатил пошлину. Одна из странностей моей работы заключается в том, что иногда мне запрещают наказывать должника. Просто в последний момент я получаю знак отойти в сторону. Решать, чей срок пришел, а чей - нет – не в моей власти. Я – лишь веха, переломный момент, перекресток двух дорог, на котором хотя бы раз в жизни стоит каждый: в рубище или в нарядной одежде, босой, со сбитыми в кровь ногами, или в новеньких сапогах – не суть важно. Этот перекресток ждет всех.