Над меандровой рекой

Над меандровой рекой

I

Господа! Меня зовут Пиф. Мне десять лет, и я собака. Вы скажете, что собаки не могут оставлять по себе письменных памятников. А вот и нет, очень даже могут! Если малообразованные коты, такие, как пресловутый кот Мурр[1], двести лет назад сочиняли записки о своих ничтожных житейских воззрениях, то почему, я — умудрённый жизнью старый пёс — не могу сделать то же самое в наш образованный двадцать первый век?

Бытует ошибочное мнение, что у собак нет фамилий. Ну это как посмотреть! Всё зависит от того, как себя позиционирует сама собака. Если она беспредельно предана хозяину, то носит его фамилию, если пёс нарцисс, слишком много о себе понимает, то обходится одной кличкой (вот, мол, какой я независимый), или берёт фамилию, которая кажется ему, дураку, покрасивше, например, Шариков! Тьфу!

У меня, слава Богу, есть хозяин — Сергей Петрович Кручинин. До моего рождения он был в Александровке главным врачом местной участковой больницы, которую сам же капитально отремонтировал и привёл в образцовый порядок. Одновременно он был хирургом, и здравствуют ещё в селе люди, помнящие, что обязаны ему жизнью. Сейчас Сергей Петрович предприниматель. Ему пятьдесят три года, он невысок, лысина добралась до самого затылка, а усы и борода у него уже седые, или, как говорит его жена Виктория Павловна, сивые. Он любит семью, коньяк и вкусно поесть.

Я собака, беспредельно преданная Сергею Петровичу, поэтому зарегистрирован в уме своём как Пиф Кручинин, хотя хозяин этого не знает. Конечно, я мог бы дать ему это почувствовать. Но зачем? Ещё подумает, что я подлизываюсь, и рассчитываю на его благодарность в виде прибавки питания, которая, сказать по правде, очень бы мне не помешала.

Но я не скулю и не претендую. Второго марта две тысячи восьмого года я надолго был лишён свободы и с тех пор не променяю ни одной её минуты на самый сытный рацион.

В тот день мои хозяева вышли необычно рано для воскресенья — часов в десять. Сначала я попрыгал вокруг Сергея Петровича и даже лизнул его в усы и бороду, от которых пахло очень хорошей колбасой. Она называется «Коньячная». Год назад Сергей Петрович, выпив два бокала коньяку, дал мне кусочек на пробу. С тех пор я безошибочно определяю этот сорт.

Потом я лизнул руки Виктории Павловны — очень хорошие, нежные руки, которые не раз ласкали меня в трудные минуты моей жизни. От них, также, как от её дорогой беличьей шубки пахло прекрасной парфюмерией, а я большой любитель тонких запахов.

Уже взошло солнце, небо было ясным, начиналась весна света. Был небольшой мороз, лёгкий пар шёл от дыхания моих хозяев, я одним махом взлетел на сугроб перед сенями и взглянул на градусник, висевший в тени.

— Сколько? — спросила Виктория Павловна.

Я один раз гавкнул басом и два раза взвизгнул.

— Двенадцать градусов? Какой ты умный, Пифуша! — сказала хозяйка, поправив золотистый локон, выбившийся из-под меховой шапочки. — Пойдём с нами на выборы.

Я охотно принял предложение, и мы пошли, оставив дома только мою юную хозяйку Леночку — тоненькую четырнадцатилетнюю девочку с серыми глазами, глубокими, как озеро Байкал, и волосами, медными, словно осенний наряд осинки.

Я бежал впереди по высокому берегу Карагана, закрутив хвост улиткой, что очень нравится всем окрестным собакам-девочкам[2]. По двору соседней усадьбы ходила в домашней душегрейке Екатерина Филипповна Кочина — учительница нашей средней школы.

— Вы разве не пойдёте на выборы? — поздоровавшись, спросили её мои хозяева.

— Что ходить срамиться!? Сашка уже там... Глаза себе колоть его пьяной рожей! Оно мне надо?! Сейчас привязался: «Дай денег, дай денег, дай денег!». — Да на, хоть захлебнись ей, водкой этой! Представляете, что выдумал! Болтает везде, что на самом деле меня зовут Луиза Карловна, что я лютеранка, и отец купил меня у немцев за мешок орехов! Это как?! Как перед учениками стоять!? Ведь стыдно так, что не описать!

— Да плюньте вы, все же его знают! Никто на его болтовню не обращает никакого внимания! — попыталась утешить её Виктория Павловна.

— Ну конечно! Не обращают! А каково детям в Городе! Им тоже стыдно иметь такого отца. Два года уже не приезжали!

— Да, деградант, деградант! — сказал Сергей Петрович.

Мы двинулись дальше и через десять минут были на площади перед школой, в которой был устроен избирательный участок. Народу собралось много, знакомые здоровались с моими хозяевами, и они с ними раскланивались, и все говорили друг другу самые приятные вещи:

— А, Сергей Петрович! Сергей Петрович! Здравствуй, дорогой! Как дела?! Как бизнес?!

— Прекрасно, Антон Иванович! Приветствую тебя! Ну как ты на всё это безобразие смотришь!? Ведь совхоз без тебя сдох! Да, сдох! Жалеют о тебе люди, говорят: «Был бы Антон Иванович!».

— Даже говорить об этом не хочу! ... А ты молодец! Здóрово развернулся! В твоих аптеках хоть днём, хоть ночью — любые лекарства! Талант! Хвалю!

— Да, да, — поддакнула жена бывшего директора, — мы вам так благодарны, Ведь как до вас было? Поднимется давление — нужно ехать в Райцентр. Скушаешь несвежей колбаски — всю ночь почту носишь. А как вы создали своё лечебно-торговое предприятие и открыли по всему району аптеки, совсем другая жизнь пошла!

И хозяйке моей тоже рады: