Нагрешил

Нагрешил

В машине тепло. После двухчасовой прогулки в промозглом и продуваемом всеми ветрами парке, салон автомобиля — почти рай. Мы с тётей Леной — сестрой папы — кутаемся в куртки и трём замёрзшие ладони. Тётя поворачивается ко мне и грустно улыбается:

— И я, и Серёжка, Екатеринбург очень любили. Хороший город. Он был бы рад знать, что ты сюда переехала. И я довольна, что навестила тебя здесь. Наверное, уж в последний раз.

— Ну что вы ерунду говорите. — Подношу руки ближе к дефлектору. — Приезжайте ещё. Я всегда рада.

Тётя Лена молчит, а потом вдруг не к месту произносит:

— Она и на похороны его приходила. Любовница Серёжы. В стороне недолго постояла и ушла. На кладбище не ездила.

Небо хмурится. Я молчу.

Любовница Серёжы. Отца. Женщина, разбившая жизнь моей мамы.

Перебираю в памяти лица людей, которые были на прощании с папой несколько лет назад. Хорошо, что я тогда не знала, что она тоже пришла. Хорошо, что не знала. Хорошо…

На крышу авто падают первые тяжёлые капли. Смотрю на лобовое стекло. Жду.

— А ведь как она на маму твою похожа. — Поворачивается ко мне тётя Лена. — Одно лицо! Я же видела её, ещё в молодости. В больнице у него.

Крупная дождевая капля разбивается передо мной о стекло и медленно, дрожа, сползает вниз.

Тётя Лена протирает носовым платком выцветшие глаза. Такие же как у папы в старости. Она вообще с возрастом стала очень на него похожа.

— Он в больнице тогда с коленом лежал. Ты не помнишь, наверное, —маленькая была…

— Помню, — шепчу я, и перед глазами вырастает жёлтое здание с высокими и толстыми белыми колоннами. Госпиталь. Весна. Жёлтые головки одуванчиков. Папа с палочкой, мама с сеткой продуктов… Я помню.

— В палату зашла к нему, а там мама твоя сидит. Подскочила и выбежала сразу, как меня увидела… Я только потом поняла, что это не Оля. Очень уж похожа.

Смаргиваю нависшие слёзы. Надеюсь, в полутьме автомобильного салона, дорожки от них не будут видны собеседнице.

— Я и с Олечкой разговаривала однажды, — продолжает тётя Лена. —Сказала ей, что не смогла бы так жить. Выгнала бы. Ведь столько лет на две семьи…

«Зачем она мне это рассказывает?» — тукает в голове. Стекло заливают потоки дождя. Нужно включить дворники. Забыла как. Шарю по панели, тыкаю на все кнопки подряд, дёргаю рычажки. Нахожу. Включаю.

— Оля мне тогда сказала, что только из-за вас — дочерей — не уходит. — качает головой тётя Лена и снова смотрит на меня. — Сказала, что любит он вас сильно, да и Наташка отца боготворит.

На моих щеках ходят желваки. Наташка это я. Папина дочка.

Не выдерживаю:

— Не только из-за нас. Мама его любила. И он маму любил.

Тётя Лена с готовностью кивает.

— Конечно, любил. Серёжа Олю очень любил. Его как-то Коля, брат старший, при мне песочил. Чтобы выбрал уже одну, а не дурил головы обеим сразу. Серёжа знаешь как ответил?

Тетя Лена внимательно смотрит на меня, словно ждёт ответа.

Молчу.

— «Я, — сказал, — не представляете, как сильно Ольку люблю. Ни на кого её не променяю. Но и Машу тоже люблю». Вот так и сказал.

У меня в груди разрастается что-то нехорошее. Тёмное. Тяжёлое. Становится трудно дышать. В голове мелькают картинки: папа целует маму, они танцуют, мама варит суп, я еду у отца на плечах … Лица и силуэты перетекают друг в друга, меняются.

Последним выплывает багровое лицо, уже тяжело больного, почти неходячего, отца. Он кричит на нас с сестрой:

— Да вы что?! Чтобы я Олю не хоронил?!

— Папа, от дороги до кладбища почти километр… Как ты пойдёшь?

— Я на карачках за ней поползу, если меня не возьмёте! Поняли?! От города на карачках поползу!

На улице сверкает, и над машиной с грохотом раскалывается небо.

— Он маму любил, — хриплю я, распахиваю дверь и чуть ли не мешком вываливаюсь из салона под потоки воды.

— Наташа, ты куда?! — кричит тётя Лена.

Плетусь по тротуару в сторону реки. Дождь хлещет лицо, струи стекают за ворот, хлюпают в кроссовках.

Перед глазами папа в свои последние дни.

— Оленька, Оля, помоги…, — зовёт он в забытьи, умершую два месяца назад жену.

— Забери меня к себе, — просит мамину фотографию, придя в себя.

— Никакую Машу он никогда не звал, — со злостью кидаю в реку слова. — Ясно вам всем?! Папа маму любил!

Слёзы смешиваются с дождём, комок в груди рвётся рыданиями, а память услужливо подбрасывает ещё одну картинку.

Морг. Перед нами с сестрой патологоанатом в белом халате. Он разводит руками и гундосит:

— Уж не знаю где ваш отец так нагрешил, девочки, но намучался перед смертью сильно. Да. Очень уж сильно намучался…