Нарисованный мир

Нарисованный мир

Нарисованный мир.

Кап... Утро началось неожиданно и быстро, как всегда. Оно ворвалось, растолкало сознание, литаврами и звоном бубна пронеслось по голове, и окончательно оформилось во что-то педантично завершенное, только когда ещё одна вязкая капля ударилась в закрытое веко.

Кап... Тщетно пытаясь удержать разбегающиеся остатки сна, девушка перевернулась на живот, но неумолимые капли продолжали падать на затылок с навязчивостью метронома.

Кап... Да, создавать утро было ошибкой. Возможно, самой фатальной из всех тех, которые она когда-либо совершала, но к сожалению... Тот остаток человеческого рационализма, что каким-то непостижимым чудом сохранился в воспалённом сознании, не позволял ей придумать переход от ночи к дню более плавный и менее болезненный, чем утро. А потому приходилось мириться с этим удручающим неудобством.

Художница с трудом перекатилась по доскам влево, и всё же раскрыла глаза, почти распахнула. Со стропил крыши медленно и обречённо капала синяя краска. Интересно, и как она туда угодила? Должно быть, кто-то пятнистый, хвостатый и в милом белом воротничке решил пошутить. Впрочем, спасать бочонок с краской не хотелось до дрожи. Ведь в этом случае нужно было лезть на самый верх, а если уж лезть, то надо исправлять крышу, а если исправлять крышу, то во всём этом трёхэтажном бардаке надо искать хотя бы один флакон растворителя и баночку с коричневой краской. Последнее в сложившихся обстоятельствах представлялось невозможным.

– Инсталляция творческого бардака имеет только один минус, – усмехнулась девица весело, – В ней совершенно ничего нельзя найти.

Художница ещё раз оглядела свой дом. Он состоял из одной большой комнаты-мастерской, совмещающей два, а может и три этажа, и был чем-то похож на древний, накрытый крышей, деревянный корабль. Палуба, захламлённая разнообразными кистями, красками, мольбертами, и всем прочим, что использует художник, разумеется, если может себе это позволить. Мощная мачта посредине, воронье гнездо – настил досок без перил почти под самым потолком, где, собственно, и спала его обитательница, а ещё множество верёвок... Нитей, канатов, бечёвок, даже иногда лент. Некоторые служили для передвижения по дому, но большинство держало картины. Самые разнообразные – исторические зарисовки, книжные иллюстрации, самые обыкновенные, можно сказать, обыденные портреты и ещё более скучные натюрморты или пейзажи. В этих картинах не было ничего волшебного, в отличие от всего окружающего мира, а потому девушка держала их в своём доме, чтобы окончательно не потерять связь со «своей» реальностью. И каждое утро она, пересилив собственное отвращение, просматривала их все до единой. Наверное, просто не хотела забывать того, от чего ей удалось сбежать.

Вот и сейчас, окинув взглядом каждую картину, Художница ухватилась за ближайший к ней достаточно прочный канат и легко скользнула вниз, прошествовала босиком по полу-палубе, легкомысленно поддала ногой несколько карандашей, и с наслаждением распахнула дверь наружу...

Этот мир был прекрасен. Населённый всеми возможными существами, что только могло породить воображение, и такой яркий, словно серости и обыденности здесь не существует. Нежно-персиковое небо простиралось прямо до горизонта, иногда по нему проплывали томные, рыжеватые облака. Кое-где, воткнутые явно наспех, вспыхивали лазурной зеленью кусты и деревья. Чуть вдалеке на севере возвышался город – её столица, правильная, завершенная, и всё же разнопёрая и бесшабашная. А под ногами простирался луг без тропинок, с травой такого цвета... Какой она сама сегодня хотела быть. При беглом взгляде Художница поняла, что этим утром, как, собственно, и предыдущим, трава не достигла согласия и взаимопонимания. Кусок её был ярко-розовый, ещё достаточно большой участок лазурным, как изначально и предполагалось, остальное пространство поделили между собой небольшие пятна всех цветов и оттенков.

Девушка коротко усмехнулась и присела на первую ступень крыльца:

– Стремление к здоровой конкуренции – один из признаков самодостаточности личности.

По лугу волнами пронесся недовольный шепот тысяч голосов:

– Или чрезмерного упрямства некоторых индивидов.

Она рассмеялась, чуть откинув голову назад. Всё дело было в том, что каждая травинка на этом лугу была живая, умела говорить, и если не могла перемещаться, то имела собственное мнение. А что будет, если на одном лугу собрать множество миллиардов думающих жителей? Ну, разумеется, война.

– Мы уже почти пришли к единому мнению, – фыркнуло то пятнышко лилово-сливовой травы, что было ближе всех.

– Да, осталось только собрать воедино всю эту пестрящую фантасмагорию. Ребят...– протянула она хитро, – А донесите до столицы.

И если бы у травы были губы, она бы ухмыльнулась:

– Художница не может изгнать из своего тела лень?

– Это не лень в моём теле живёт, а я в её. Хорошо хотя бы она терпит меня и мои периодические приступы активности.

– Ладно, запрыгивай, – усмехнулось белое пятно, достаточно внушительное, чтобы принимать решения за весь остальной разрозненный травный мир.

– О, чудно, – она потёрла руки и легко сбежала по высоким ступеням, плюхаясь на мягкий, разноцветный ковёр.

Трава чуть приподняла её на себе и зашуршала, почти зажурчала под её телом, двигая его в сторону столицы. Так было очень удобно путешествовать. И достаточно быстро.