Насыщение

Глава 1

Скорее всего, любой мир начинает что-то со светлых времён. Процветания, идиллии, всеобщего счастья. Однако, насколько мне известно, с этим миром дела обстоят иначе.

Он всегда был серым. Серым и скучным. В нем все и вся слишком чахлые, чтобы можно было выдуть муху неподражаемого слога.

Серые жизни протекают в одинаковых домиках, с облицовкой и цветными булыжниками в фундаменте; серые семьи творят свои ячейки за узорчатыми занавесками; серые люди занимаются скучными делами на благо друг друга, и все это творится под бурым небом, не знавшим солнца и хорошей погоды…

Населяющие этот мир существа — маххи, — как и сам мир, могли бы быть непримечательными, вот только с самого рождения они одарены различными природными способностями. Умение влиять на мир, на других людей и живые создания. Умение менять что-то. Уродовать. Это совершенно нормально для здешних обитателей. Для здешнего мира.

И даже так… Даже в море коса нашла на камень, поскольку силы им стоят больших цен.

Всю жизненную пору эти необычные люди вынуждены мучится под гнётом своей же мощи — напора энергии, которую далеко не всякому под стать обуздать. В противном же случае, махх попросту рискует сгореть заживо или выжить из ума…

На протяжении веков наделенный народец старался справляться со своей судьбой : были одаренные, способные и учащие других контролировать себя, были умельцы, изобретающие различные тренирующие техники и успокаивающие методы, а были те, что под шквалом невзгод открывали специальные лечебные клиники и аптеки, торгующие снадобьями, могущими на время усмирять внутреннего зверя для каждого, чтобы их соплеменники чаровали и ворожили без страха оглянутся и увидеть за собою багряную вереницу неоправданных действий и поступков.

Но ведь то лишь на время… Как же быть бедолагам? Им что же постоянно боятся за себя и близких? Неужели нет какого-нибудь выхода из этой коробки, заполненной маххией?...

Бледный желтый лист одинокой лодочкой кружил в унылой серой луже, а застрявший на нем, бегающий взад-вперёд, муравьишка пытался оттянуть момент или, быть может, спастись?...

…Усталая девушка размышляла о чем-то, сидя на своей маленькой уютной кухоньке, и пустым взглядом пялилась в окно на осыпающиеся украшения города.

То была вовсе не осень, однако мир готовился к окончанию наступающих времен. Говоря простым языком — творилось нечто неоднозначное.

На этой планете почти всё да причем очень давно посходило с ума. Птицы позабыли в какой стороне юг и совсем уж нередким было увидеть падающие с небес пернатые тушки.

Деревья пребывали во всех стадиях цветочного пубертата. Тут были и листья, и бутоны и гниющие плоды разом, что голыми ветками пугали прохожих не хуже аниматронных фигур в дешёвеньком парке аттракционов.

Говорить о тепле или солнце не приходится от слова совсем. Люди и припомнить не могут, когда видели его в последний раз.

Все было ужасно одноцветным, напоминало застрявшую на перепутье осень; недозиму, тлеющей наледью покрывающую этот неровный круглый шарик обещанием «завтра», которое легко могло оказаться более худшим, чем «сегодня».

Уперев в подбородок оба кулака, она все продолжала глазеть в запотевшее окошко. На часах пробило третий час дня, а утро словно и не собиралось уступать место запоздалому дню. Зевота пробирала ее наровне с морозящими сквозняками, с четырёх сторон опоясывающими небольшой домик под голландский стиль.

«Надо дровишек принести», — подумалось ей и, разом снимаясь с места, она обернула табуретку, чья мягкая обивка, не помышляя о подобном предательстве, отпечатывала ее след последние несколько часов.

Витое колечко приятно сдавливало безымянный палец. Повязанный бечёвкой тюк рубленной древесины тут же приземлился около беленой кирпичной стенки. Легонько лязгнула чугунная дверца и один за одним, вслед за своими собратьями, поленца толщиной в руку направились в топку, вздымая угольки и снопы золотистых искр. Секундами позже из тонкой трубы потянулась кисточка сизого дымка, что новой ноткой прибавился к стае смога, парящего над этим районом.

Скрипнула половица. Это девушка подняла, обиженную ею, табуретку; сходила в другую комнату и взяла там волосатый узорный плед, чтобы завернувшись, словно бабочка в толстое руно, усесться на подоконнике у другого окна. Тут она будет мять подушку и снова пялится на улицу, будто бы от задумчивости ее взгляда что-то изменится.

#

Седеющие полянки перистых облаков, становясь грознее, прибавлялись к свинцовым собратьям и их облачным женам, в толпах которых поблёскивали неоновые ниточки молний.

Мир натягивал тугую шкуру непогодицы и девушка, что перевела взгляд на скачущий за дверцей огонек, понимала : грядёт нечто ужасное. В ее душе росла и поднимала львиную голову тревога.

Словно по одному только зову ее мысли, с улицы стали доносится визги и хаотичные звуки ударов. То был гром, бьющий по железным скреплениям соседской крыши.

На собственную головушку они это сделали. Дом можно было выбрать попроще, а крышу настелить черепицей или резинистой кровлей. Они могли поставить громоотводы или обезопаситься любым иным способом. Вот только проблема далеко не в этом. Поскольку беда брала начало исключительно в источнике грозы.

За стенами, выкрашенными в густой сливовый цвет, обитала семья немногим похожая на всех остальных. Однако кое в чём и она была достаточно отличной.

Носящие фамилию Тильд не ходили в церковь в любой из дней недели и месяца, из их трубы не шёл привычный дымок, окна всегда оставались плотно занавешены и, даже в такие дни, как этот, когда из туч был вот-вот готов пролиться дождь, звучала слегка приглушённая мелодия, отдаленно напоминающая ноты, набросанные на бумаге древними мастерами. Заунывная мелодия лилась из мутных щелей, что старик Джон Тильд не успел законопатить по вине мучившего его артрита.

Мелодия лилась и всё их небольшое соседское сообщество знало : с последним ее звуком польет дождь. Так оно и случалось от раза к разу. Так вышло и сегодня.