Научи меня

Глава 1

В распланированной до мельчайших деталей жизни Лидии Мартин никогда не могло произойти нечто подобное. Нечто настолько возмутительное и не вписывающееся в рамки.
Лидия до сих пор не помнит, как оказалась в больнице, почему сбежала и как умудрилась пропадать голая в лесу два дня. 
Она пыталась, напрягала голову до выпирающих на висках венок, но всё тщетно. Ни единого воспоминания, только ощущение холода и страха.
Лидия, на самом деле, мало что помнит и из полутора прошедших после её возвращения недель, но об этом не говорит даже лучшей подруге Эллисон.  
Тогда пришлось бы объяснять слишком много. Слишком много из того, чего Лидия и сама не понимает. Она не хочет выглядеть дурой, а ещё совсем капельку боится, что если расскажет, то даже Эллисон начнёт считать её психом.
Уже вторую неделю она чуть задерживается на крыльце перед школой. Глубоко выдыхает, про себя проговаривает успокаивающую мантру и только потом, распрямив плечи, толкает дверь рукой. Уже вторую неделю на неё пялятся все без исключения, даже рабочий персонал, и Лидия предпочитает думать, что это из-за сброшенных девяти фунтов, а не из-за того, что её образ самой крутой девчонки Бейкон-Хиллс безвозвратно уничтожен. Она не для того столько над ним работала, чтобы вот так просто скатиться до уровня чудика-изгоя, как те же Стайлз или Эрика. 
Лидия на всех уроках вместо того, чтобы слушать учителей, копается в собственной голове, которая сейчас кажется ей сплошной зыбучей пустыней. Чем больше она пытается что-то вспомнить, тем глубже увязает. 
Единственное, а точнее единственный, кого Лидия помнит очень точно — странный чудаковатый и, несмотря на всё это, очень привлекательный парень, с которым она познакомилась в очереди к школьному психологу. Его лицо то и дело вспышками в сознании возникает, обзор перекрывает, и Лидия как вкопанная останавливается посреди лестницы или коридора и пытается выхватить ещё чуть больше изнутри, а когда не выходит, то она принимается глазами его среди других учеников искать.
Не мог же он просто пропасть? Не мог быть её галлюцинацией? 
Её окликает Эллисон и зовёт с собой пообедать, а Лидия несколько раз смаргивает и ещё больше уверяется в том, что он ей не просто привиделся. Если бы так, то ощущение его губ не было бы таким реальным до сих пор. Если бы он был ненастоящим, она бы не ловила языком на собственных губах вкус их поцелуев. Она бы не чувствовала так остро, что с ним она наконец-то смогла бы забыть Джексона раз и навсегда.
Итак слишком долго страдает. Лидии Мартин такое поведение не подобает.
Она ищет его везде, кажется, каждый уголок школы прочесала, но его и след простыл. Остаётся последний вариант: Лидия знает, где он живёт, но до сих пор боится идти. Что-то словно стеной отгораживает её от того места.
Страхи, которые остались. Кошмары наяву. Смутные, смазанные, но от этого не менее жуткие. Голоса, звуки, которые кроме неё не слышит никто, реки крови и истерзанные тела, которые кроме неё никто не видит. Которые могут появиться посреди урока математики, пришпиленные к доске огромными ржавыми гвоздями. 
Лидии кажется, что всё это началось в доме того парня, имя которого она даже не помнит... Или же не знает?
Одно она к выходным понимает очень точно — если не переборет свой страх и не докопается до истины, то на самом деле сойдёт с ума. 

***
Утро пятницы — которой уже по счёту? — снова начинается с кошмара. Или же им заканчивается ночь?
Лидия не знает. Зато она знает, что теперь, просыпаясь, боится выбираться из постели. Боится открывать глаза — слишком велик риск увидеть что-то похуже разбитого кулаком настольного зеркала. 
Страшно — себе не принадлежать.
Лидия тянется, трёт пальцами сонные глаза и чувствует, что тело прошивает боль. Рывком на постели садится, и боль ещё сильнее волнами от ступней вверх по телу расходится. Руки дрожать начинают. Да что руки, она вся как осиновый лист, но одеяло всё же осторожно отбрасывает и едва успевает зажать ладонью рот, чтобы на крик не прибежала мама.
Простыня и пододеяльник снова в крови. А ноги от ступней и до икр покрыты мелкими порезами и налипшей землёй, словно... словно она снова ходила не пойми где. Снова ничего не помня после.
Не расплакаться от отчаяния получается только благодаря выработанной выдержке и упрямству. Она не даст так просто свести себя с ума даже самой себе.
Дорога до ванной — настоящий ад. Лидии кажется, что вместо паркета у неё на полу раскалённые угли раскиданы, но она продолжает идти, руками опираясь о стены и проклиная попутно всех и вся.
Пол-утра в итоге обрабатывает раны, отмывает налипшую грязь, дезинфицирует и всё равно, даже выпив две таблетки обезболивающего, не может влезть в туфли на каблуке. 
Раздражение собственным отражением в зеркале перекрывает даже страх и панику. В таком виде ей до изгоя и правда недалеко. Даром что все шмотки на ней брендовые, меньше похожей на королеву она не была ещё никогда. И никогда не думала, что будет. Но... что есть, то есть. Рваные на коленках светлые бойфренды, песочного цвета кожаный пиджак поверх обычной белой майки, на тон светлее мокасины и высокий хвост. 
Когда получается выбраться из дома незамеченной, Лидии даже кажется, что утро начинает налаживаться, но... рано радуется. 
— Чёрт! — выругивается в сердцах, когда машина не заводится даже с пятого раза. 
Открывая крышку капота, ловит себя на мысли, что вот сейчас её образ вполне подходит, но решить проблему с машиной никак не помогает. Та словно умерла, и пока Лидия пыталась привести её в чувства, пропустила школьный автобус.
Остаётся только один вариант... Хотя, вообще-то два, но Лидия лучше пойдёт до школы пешком, чем позвонит Стайлзу. Слушать непрекращающийся поток совершенно бесполезной болтовни с гудящей головой явно не то, что ей нужно. Вместо этого она просит Эллисон забрать её. 
"Успеет ли за пять минут, как обещала?" — Лидия вглядывается в поворот и морщится, переступая с ноги на ногу. Уже не так ощутимо, но всё ещё больно. 
Внезапный порыв ледяного ветра поднимает волоски на всём теле и словно бы вокруг Лидии закручивается, возвращается обратно в лес.
Ветер возвращается, а холод её до костей пробирает несмотря на раннюю осень и теплое солнечное утро. 
Становится как-то непривычно тихо. Как-то... неправильно. Лидия сглатывает и осторожно оглядывается по сторонам. Картинка из вполне себе милой становится пугающей. Так, словно она попала в фильм ужасов, где самые страшные убийства происходят на весёленьких детских площадках в разгар дня, а не в темноте старого сырого подвала. 
Лидия даже в собственном доме чувствует себя загнанной жертвой. Даже в собственной комнате не может выдохнуть спокойно. Она делает шаг, другой в сторону крыльца, и ей кажется, что единственный звук, который она слышит сейчас — дребезжание собственных натянутых нервов. Которые вот-вот надорвутся.
Она стоит спиной к старым тёмным деревьям, но даже так чувствует, как её словно магнитом тянет туда. В самую чащу, совершенно необъяснимо.
И впервые за всё последнее время злость на себя за трусость и слабость, злость за то непонятное, что творит всё это с ней, пересиливает всё остальное, и она, развернувшись, на автомате кидает телефон на сиденье машины и уверенным шагом идёт в лес.
Сегодня или никогда. Она выяснит, что с ней такое.
Под ногами шуршат начавшие опадать листья, хрустят, переламываясь, тонкие веточки, но Лидия не слышит. Не слушает. Полностью концентрируется на себе, чтобы от пронизывающего тонкими длинными иглами страха не развернуться и не убежать. Чем дальше она заходит, тем слабее становится злость и сильнее животный ужас. Предчувствие чего-то кошмарного не отпускает.
Лидия не останавливается до самого особняка и, глядя на него, замечает первую странность. В её воспоминаниях он был большим, белым, с черными отделочными балками, словно из рекламы. Сейчас же перед ней полусгоревшая развалина, чёрная от копоти, с выбитыми стёклами и только местами оставшейся крышей. 
"Как же он может жить в таком месте?" — думает Лидия и подходит чуть ближе. Судя по виду дома, пожар произошёл давно, а значит... как она могла видеть его нормальным?
Почему?
На мгновение Лидия начинает сомневаться в правильности своего поступка. Чем больше она вглядывается в особняк, тем больше её утягивает… нечто. Словно магнит, который всё это время тянул её в лес, находится внутри. 
Лидия трёт подушечками пальцев ноющие от боли виски и, видимо, надавливает слишком сильно, потому что дом начинает мерцать. Раз, и снова как с картинки, ухоженный, почти идеальный. Раз, и перед глазами развалина из фильма ужасов.
Хочется закричать. Хочется развернуться и убежать как можно дальше, все инстинкты просто вопят, когда вместо этого Лидия делает ещё несколько шагов верх по рассохшимся ступенькам. Дом снова становится прежним. Доски под ногами идеально окрашены, а на двери весит старомодный звонок на кованной ручке. 
Лидия поднимает дрожащую руку и тянет за язычок. Один раз, другой, пытаясь унять в глотке трепыхающееся сердце, но ничего не происходит. 
Неужели дома никого нет?
Поджимает губы и стучит кулаком. Громко, чтобы уж точно услышали, но дверь ей так никто и не открывает.
Сейчас, стоя на пороге, Лидия точно знает, что уже была здесь раньше. Была внутри. Она до сих пор не помнит, но чувствует.
А в прошлый раз она разве ждала, когда откроют? Или же просто без стука вошла сама?
"Ты сможешь, Лидия. Разве может с тобой случиться что-то ещё страшнее нескольких дней голой в лесу?" — уговаривает сама себя и решается. Хватается рукой за железную ручку, пытается провернуть и первые пару секунд даже не чувствует боли. Только опустив глаза и увидев, что металл раскален почти добела, со вскриком отпрыгивает от двери и непонимающе смотрит на начавшую покрываться волдырями ладонь. Она будто в размерах увеличивается, набухает и пульсирует в такт сердцу. А в нос помимо тошнотворного запаха палёной плоти забивается ещё один — гари. Чем он становится сильнее, тем жарче вокруг. Словно перед ней ад разверзся, а ведь Лидия никогда не была верующей. 
Звук разбивающихся окон оглушает, языки пламени пляшут, кажется, прямо перед глазами, но самым страшным оказываются крики. Поначалу Лидии кажется, что они везде, и она, опустившись на корточки зажмуривается, пытается закрыть руками уши и тут же с криком одёргивает раненую ладонь. Глаза нещадно щиплет от повалившего из окон дыма, размывает и без того ужасный обзор. Делает её ещё более беззащитной. 
И в то же время что-то рвётся изнутри. Переламывает рёбра, передавливает гортань, и Лидии кажется, что она умрёт, если не выпустит это что-то на свободу. 
Крик.
Оглушающий, выплёскивающий всю боль, весь страх и злобу. Долгий. 
Она кричит, пока воздух в лёгких наконец не заканчивается, и чувствует, что снова жива. Пожар и крики никуда не исчезают, но ей становится легче определить, что люди, зовущие на помощь, находятся в подвале. Они умирают, сгорают заживо, пока она тут стоит и пытается на негнущихся ногах хотя бы шаг сделать.
Лидия сжимает больную руку в кулак, специально причиняя себе больше боли, и, довольная собой, чувствует, как по венам разливается адреналин.
Теперь она хоть на что-то способна. Теперь она бежит к двери и начинает обоими кулаками молотить что есть мочи, пытается вышибить дверь плечом, но где там. Лидия себя не под это затачивала.
Поняв, что с дверью ничего не выйдет, она спешит к маленькому подвальному окошку в надежде разбить и вытащить хотя бы детей, взрослые в такое всё равно не пролезут.
"Но детей, я должна спасти хотя бы их," — пульсирует в голове, и Лидия падает на колени, снимает куртку и, завернув в неё здоровую руку, замахивается.
— Это всё, конечно, очень трогательно, но ты опоздала на десяток лет, — низкий мужской голос раздаётся со стороны крыльца и разбивает собой очередную иллюзию.
Лидия застывает, ждёт, пока ночь снова сменится днём, пока дом, который только-только начинал полыхать, превратится в развалину, и продолжает стоять на коленях. Потому что голос уж слишком ей знаком, хотя она готова поклясться, что не знает, кому он принадлежит. Не знает, но что-то подсказывает ей, что лучше не поворачиваться. Лучше убежать что есть мочи. 
— Твой побег ничего не решит. Лучше пойдём, поболтаем. Лидия. 
Последнее с нажимом. Последнее приказом, и она против своей воли, словно марионетка, которую дёргают за ниточки, поворачивается, и в этот раз крик ужаса вырывается беззвучным. Потому что разом в миг понимает. Узнаёт его. 
Того, кто последний месяц преследует её в кошмарах. Того, кого она сама освободила из могилы внутри этого самого дома. 
Он не в плаще и не покрыт червями и налипшей землёй, но это всё ещё он. 
Её кошмар наяву. 
Картинки калейдоскопом в голове сменяются: танцы в школе, ужасный монстр, нападающий на неё на поле для лакросса, рисующий странные символы на доске мужчина, собственный День Рождения, на котором она подсыпала лекарства в пунш, и этот дом. Вырытая могила, зеркала и, кажется, там кроме них двоих был кто-то ещё...
— Не нужно так бояться, Лидия, я не причиню тебе вреда. Проходи, — мужчина встаёт у края двери и, вытянув руку, как настоящий джентльмен пропускает её вперёд. — Чаю не предложу, но… — протягивает фляжку с каким-то крепким пойлом, и Лидия, не задумываясь, делает несколько больших глотков. 
Даже если там яд и она умрёт, всё равно. В горле настолько сухо, что каждый вдох забившимися осколками мягкие ткани вспарывает. Металлическим привкусом в желудке оседает.
— Кто ты такой? — севшим, не своим голосом спрашивает и вздрагивает от громкой ухмылки.
— Ты же знаешь, кто я, Лидия. Просто напрягись, и вспомнишь.
Рычажок внутри перещёлкивается, и её срывает. Лидия разворачивается на пятках и кричит-кричит-кричит:
— Ты мой кошмар! Это ты со мной сделал, это всё ты! — инстинктивно хватается рукой за бок. — Это из-за тебя я оказалась в больнице, потом в лесу, а теперь я схожу с ума. Или уже сошла? Я не знаю! Что тебе от меня нужно? Зачем ты делаешь это со мной? — не замечает, как подходит почти вплотную и, посмотрев снизу вверх на его лицо, тыльной стороной рот себе затыкает.
Потому что поза слишком знакомая. Потому что перед тем, как оказаться с ним так близко в полуразрушенной гостиной, она стояла и целовалась с тем самым парнем. Который на самом деле оказался галлюцинацией. Проекцией Питера Хейла в молодости. Именно с её помощью он и затащил Лидию к себе в дом. 
— Хейл... — одними губами фамилию его проговаривает и силится вспомнить, почему это кажется ей таким знакомым.
А Питер тем временем с улыбкой наклоняется ещё ниже, своим носом её почти касается, но только затем, чтобы забрать фляжку из её безжизненно повисшей руки.
— Вижу, имя моё ты вспомнила, — делает глоток и усаживается на нижнюю ступеньку лестницы. — Это, — он обводит руками пространство, — то, что осталось от моего дома после поджога десятилетней давности. А это, — указывает на себя, — всё, что осталось от некогда уважаемой семьи Хейлов. Ну, почти всё. Есть ещё пара племянников, с помощью одного из которых ты вернула меня к жизни. Кажется, им наши методы не слишком пришлись по вкусу, и они уехали. 
Скалится, глядя на Лидию, и, видимо, считает, что это смешно. Что всё, что он сделал — просто хорошая шутка. И искренне удивляется, почему никто кроме него не смеётся. 
— Ну же, не хмурься. Морщины раньше времени появятся. Будет жалко такое симпатичное личико, — встаёт и хочет ухватить её пальцами за подбородок, но Лидия отскакивает, вжимается в дверь и сейчас как никогда в своей жизни чувствует себя ужином хищника.
Хищника, который прямо в двух шагах от неё загадочно улыбается и делает ещё глоток.
— Тебе не нужно меня бояться. Я не трону свою спасительницу... Пока что. Тем более, что есть ещё кое-что... — перехватывает её за предплечье, и Лидию поглощает животный страх. 
Вместо запаха гари вокруг царит лёгкий аромат цветов и мужского одеколона, а могила до сих пор разрыта, и даже зеркала на тех же местах, в которых она их расставила, и это... Она словно теряет себя. Чем Лидия ближе к нему, чем сильнее его прикосновение внутрь неё проникает, тем меньше внутри Лидии Мартин.
А Питер словно считывает её эмоции. Хмурится, пытается докричаться сквозь пелену страха:
— Лидия, хватит уже бояться. Нам нужно поговорить!
— Отстань от меня! — его голос снова отрезвляет, и Лидия вырывается из хватки. — Никогда больше не приближайся ко мне, слышишь, никогда! 
На пятках разворачивается и убегает, настежь дверь раскрывая, едва кубарем не покатившись с рассохшихся ступенек крыльца, снова бежит в лес и никак не может отделаться от ощущения, что Питер сейчас сорвётся и погонится за ней. 
Загонит как добычу и сожрёт. Как будто только этого ждал. Планировал, а Лидия глупо повелась. Снова.
— Лидия! О боже мой, Лидия, что с твоей рукой? — кто-то перехватывает её в лесу, но вместо того, чтобы ударить, обнимает и гладит по голове. — Как ты меня напугала! Что с тобой случилось? Лидия? — Эллисон берёт её лицо в свои руки и обеспокоенно вглядывается. — Погоди немного, сейчас поедем в больницу. Тебе обязательно нужно обработать руку. Зачем ты снова ушла в лес одна? Я так волновалась!
Обычно немногословная Эллисон не затыкается до самой машины, а у Лидии в голове только одна мысль по кругу:
— Как ты узнала, где меня искать?
— Я... услышала твой крик, — Эллисон отводит взгляд и словно бы подбирает слова. — Связки у тебя, конечно, что надо. Никогда не хотела заняться плаванием или оперным пением? С руками бы оторвали. 
— Боже, ты тарахтишь прямо как Стайлз, — Лидия болезненно хмурится и сворачивается на переднем сидении её машины.
— Да? Ну прости. Отдыхай, скоро будем в больнице.
— Не говори никому об этом. Я что-нибудь... что-нибудь придумаю.
Лидии невыносимо даже думать, что мама снова отправит её к психологу, а ребята будут смотреть словно на полоумную. Лучше уж выставить себя дурой, которая щипцами для завивки умудрилась обжечь руку, чем так.
— Хорошо, не буду.