Не каждому дано

Не каждому дано

Когда земля уходит из-под ног.
Ложится мир всей тяжестью на плечи.
Счёт на секунды от последней встречи.
И море слов, и оправдаться нечем.
И что ни делай - всё один итог.
Смолчать. Сдержаться. Только я не смог.
Остановиться. У открытой двери.
Обнять тебя. Не осознав потери.
Как трудно не отчаяться и верить,
Когда земля уходит из-под ног.

Сергей Фаттахов
– Никита, выручай, – слезливо скулила Вика Гурина, подруга детства, работающая после недавнего конфликта на прежнем месте в его консалтинговом агентстве ассистентом делопроизводителем, – понимаешь, я втрескалась… я очарована им до потери пульса, до психотравмы с сотрясением мозга. Северьян такой милашка. Представляешь, у него фамилия Барышников, как у великого танцора. И вообще…
Последнюю фразу женщина произнесла с придыханием, с мольбой прикладывая руки к груди, вывалив скороговоркой кучу ненужной романтической информации.
На зону декольте и грустные оленьи глаза сотрудницы Никита Данилович не мог смотреть равнодушно никогда: он был безнадёжно влюблён в эту удивительную малышку с тринадцати лет. Ему ли было не понять муки неодолимой страсти.
– Виктория Леонидовна, вы не заметили, это служебный кабинет. Личные вопросы в нерабочее время. В половине шестого приглашаю вас на ужин. Там и обсудим.
– Не понимаешь, да… не хочешь услышать! У меня шторм в голове, мерцающие точки перед глазами, шелест осенних листьев под ногами, музыка летнего дождя в брызгах радуги. Ты влюблялся когда-нибудь? Хотя, о чём я! У тебя мозг заточен на аналитику, на финансы, на инвестиции. Вы же, мужчины, ненормальные: ничего кроме бизнеса не видите.
– Не скажи… те, Виктория Леонидовна. У меня тоже есть нереализованная мечта, я тоже до неприличия сентиментален. Да, у меня есть сокровенная тайна. Пытался запереть её в пещере грёз, но, увы… неудачно. Освободите кабинет… пожалуйста, мне нужно работать. Вам, на что очень надеюсь, тоже.
– Та-а-к, да… разве тебе, бездушному. самоуверенному цинику, понять, что чувствует эмоциональная женщина, потрясённая неукротимой энергией романтической страсти! Помнишь хоть, как звучит, чем пахнет звёздная ночь в июле… а вкус черешни на губах… помнишь? Я околдована трепетными благоговением, волнением в ожидании чуда, эмоциями особенного, восторженного состояния, а ты меня на “вы”! Вот уже неделю я бегаю во сне босиком… по росе скачу как ненормальная, ловлю ртом хрустальные дождинки, слушаю волшебные трели соловья, наблюдаю за полётом шмелей, мотыльков, стрекоз, боясь спугнуть очарование момента. Я так счастлива, так люблю жизнь... что хочется закрыть глаза… и умереть.
– Замечательно. О деталях похоронных мероприятий всвязи с репетицией твоей кончины, о фейерверках закатов, ярких рассветных шоу с участием соловьёв и жаворонков, и о чём только заблагорассудится, поговорим позднее. В семнадцать тридцать… я закажу столик в кафе.
– Не изображай из себя дерево дубину, Никита Данилыч. Я сама приглашу тебя… когда выполнишь одну мою просьбу.
– Хорошо! Излагай… конспективно, кратенько. Только суть.
– Вот. Ты же знаешь, я живу с мамой. У неё радикально консервативные взгляды на всё, что связано с отношениями мужчины и женщины. Привести Северьяна домой я не могу в принципе. Она не поймёт. Мне необходимо поговорить с ним в волнующей интимной обстановке: он, я, тихая трогательная музыка, свет оплывшей свечи, щекочущая нервы пульсация сближения в неторопливом ритмичном танце. Дрожащие руки на моей талии, влажные губы со вкусом черешни…
– Викторя, зачем же пересказывать мне сюжет пространного дамского сериала? Я просил – коротко и ясно, в двух словах.
– Мне нужны ключи… от твоей холостяцкой берлоги. На один единственный вечер.
– Плавно перетекающий в ночь, где кто-то с кем-то будет танцевать нагишом, шелестеть новенькими простынями и разводить бабочек… в животе. Так, кажется, описывают неистовую страсть в бульварных романах. Забавно. Почему же с подобной, гм-гм… с пикантной, весьма щекотливой интимной инициативой, Виктория Леонидовна… да, вот… почему вы обратились с этой просьбой именно ко мне, к мужчине, более того, к своему начальнику?

– И другу. Надеюсь, ты об этом не забыл!

– И ещё два весьма интересных вопроса… весьма конкретных, сбивающих, так сказать, с толка. Относительно персоны, естественно… как бы это деликатно выразиться, претендента в фавориты. Первый – ваш… сердечный друг, он альфонс, жиголо, бомж… как назвать мужчину, который не может пригласить… возлюбленную… в более интимное место? И второй – где в этот трогательный момент созерцать звёздное небо буду я?
– Не имею представления. У меня голова идёт кругом. Ты же мужчина. Придумай что-нибудь. Сними номер в гостинице. Переночуй у любовницы, наконец.
– Я всю жизнь люблю только одну женщину. Боюсь, она не очень обрадуется, если попытаюсь напроситься к ней с ночёвкой.
– Познакомишь? Пойми, Никита, это же моя заветная мечта, моя стратегическая инициатива. Как я могу напрягать мужчину, которого сама пригласила на свидание!
– Час от часу не легче. Ты… его… сама. Любопытно взглянуть на это… на это чудо. То есть, ужин в компании старинного друга ты отменяешь, аннулируешь, в пользу героя пикантной новеллы. Так, значит, слушать в сумерках трель соловья, наблюдать за мерцанием звёзд и светляков, слушать шум волн в ночной тишине, дышать ароматной прохладой, то есть всю первую часть изложенной мне с чувством мечты, ты предлагаешь играть мне. В гордом одиночестве. А второй акт, собственно, сам любовный водевиль, на моих простынях, исполнит мастер.
– Верещагин, не будь букой. У нас с тобой было детство, полное приключений, юность с песнями у костра. Помнишь, как мы угнали у сторожа лошадь, как катались на ней без седла до самого утра? А наводнение в чужой лодке. Мы утащили три рыбины из чьей-то сети, уплыли на остров, варили уху, наелись до отвала, заснули в обнимку, замёрзли как цуцики, согревали друг друга, потом гребли домой в полной темноте. Было так здорово… так романтично, так страшно. Да у нас столько всего было, столько.
– Ты забыла… мы целовались с тобой на том острове.
– Скажешь тоже. Просто баловались. Правда, потом – на выпускном, мне показалось, что ты целовал меня по-настоящему. Впрочем, стоит ли вспоминать, это было в другой жизни.
– Я бы и сейчас не прочь повторить подобную шалость.
– Ха! Да целуй, сколько влезет… потом, когда-нибудь. Только предупреди заранее. Но сначала ключи.
– Ладно, подумаю, до конца рабочего дня достаточно времени.
– Слушай, Верещагин, а что ты там про мечту говорил, про тайну, которую куда-то там спрятал, это что-то детское?
– Так, блажь, не бери в голову. Может, я лучше тебе номер в гостинице сниму?
– Ещё чего, это же пошло! Сева может подумать, что я… что я женщина лёгкого поведения.
– Думаю, ты сумеешь в любой обстановке дать понять, что характер у тебя, как и моральный кодекс, которому следуешь неизменно, назвать экстравагантным и легкомысленным не получится. Ты у нас кремень. Вика, что-то в твоей просьбе смущает меня, раздражает, настораживает. Выходит, что ты, как бы мягче выразиться, напрашиваешься, компрометируешь себя, провоцируешь на экстравагантное… на дерзкое поведение. Скажи честно, ты придумала своего Северьяна, ты совсем его не знаешь. Давай лучше поужинаем, обсудим. Роковые ошибки – это ненужная боль, это разочарование, если не катастрофа.
– Никита Данилович, мы с тобой друг о друге всё знаем. Скучное это занятие – ужинать просто так, когда судьба предлагает сыграть на божественной скрипке. Обещаю, следующая очередь – твоя.
– Что ты имеешь в виду, что мой номер шестнадцатый, или двадцать пятый?
– За те полгода, что мы не виделись, после того как я попала в беду, я страдала, в отчаянии написала целый том, около двухсот стихотворений, два десятка песен. Буду читать тебе все, буду петь, хоть до самого утра. Хоть трое суток подряд. Ключи…
Никита смотрел на женщину, которую любил больше всех на свете, только признаться в этом, не смел, с надеждой, что это нелепый розыгрыш, что сейчас она рассмеётся, скажет, что пошутила.
Неужели Вика не видит, как он смотрит на неё, как из кожи вон лезет, мечтая быть рядом?
Его основательно трясло, но отказать любимой в просьбе не было сил. Она могла понять признание в романтических чувствах превратно.
В служебном сейфе лежал дубликат ключей, но отдать их Вике – обокрасть себя, предать собственное светлое чувство. Это по большому счёту сводничество.
– Во сколько я должен уйти?
– Не знаю точно. Это будет экспромт, Сева пока ничего не знает. В смысле, я его обнадёжила, но детали не раскрывала, потому что сомневалась, получу ли согласие от тебя. Мы немного попасёмся в парке, нагуляем всякий разный аппетит, проникнемся очарованием момента, почувствуем неодолимое желание поделиться друг с другом тайной и тогда. Я так счастлива! Да, обещай открыть мне то сокровенное, что безуспешно пытаешься от себя спрятать. Вместе мы справимся, обещаю.