Не оглядывайся

Глава 1. 1978 год: вернулся

– Я́сос*, Стефáни! С возвращением!

– Ясос, ясос! Спасибо, тëтя Эуфими́я!

По залитой октябрьским солнцем улице на окрание Сухуми шагал высокий смуглый парень в солдатской форме. На первый взгляд, за два года здесь почти ничего не изменилось. Хотя нет, Георгий Чача срубил-таки засохший абрикос у ворот и посадил на его месте вьющуюся розу. Красиво будет... лет через пять. Иракли Георгадзе зачем-то покрасил дом в канареечно-желтый цвет.

Заглянув во двор к другу детства Алéкси Антóниу, парень заметил суетливого дымчато-серого пуделя. Странно, ведь Алекси всегда хотел немецкую овчарку...

– Лекс, выходи! – крикнул Стефанос, войдя в калитку.

В ответ в сараюшке в дальнем углу двора что-то взорвалось, пудель подскочил вверх на метр и залился визгливым лаем, через дверь хлипкой постройки вырвались клубы разноцветного дыма, а следом вывалился всклокоченное существо в закопчëных очках.

– Цыц, шавка, а то мяснику сдам! - ломким тенорком рявкнуло существо на пуделя.

– Ого, вот это салют в честь моего возвращения!

– Стеф! Обалдеть! Ты насовсем или на побывку?!

– Насовсем, насовсем, – парень обнял друга так, что тот запищал.

– Полегче ты, вояка!

– А ты всë такой же худосочный, как я погляжу.

– Всë как всегда, дружище: мать даёт деньги на обед в институте, а я покупаю на них всякую химическую дрянь.

– Как дом-то не спалил, Менделеев...

– Мать обезопасилась: в сарай выгнала со всеми реагентами, – засмеялся Алекси. – Если взорву эту халупу, сказала, – даже к лучшему, не придётся на снос тратиться. Ты куда сейчас?

– Да зайду домой, поднимусь к отцу, поздороваюсь и в гражданское переоденусь. Только приехал, увидал у тебя во дворе вот это серое недоразумение и решил заглянуть.

– Сеструха выклянчила за все пятёрки в году.

– А овчарка как же?

– Э-э-э... – удручëнно махнул рукой друг, – мать сказала "только через мой труп"...

Родной дом встретил тишиной и прохладой. На входной двери с внутренней стороны – отметины от козлиных рогов. Напоминание о том, какую картину застал здесь отец, вернувшись сиротой из казахстанской ссылки**. В подвале жили свиньи, на первом этаже – козы, на втором – куры абхаза Наги Смыра. Сам хозяин живности занял справный дом соседей-греков, Павлидисов. Те как сгинули во время депортации – так никто о них и не слыхал. У Ксенакисов же домишко был попроще, и его предприимчивый Нага приспособил под хлев и курятник.

Глядя на глубокие выбоины – козёл у Смыра славился злобным норовом и крепостью рогов, – Стефанос вспомнил: не раз за чарочкой домашнего вина хохочущий дедушка Нага рассказывал о дне возвращения отца, словно хороший анекдот. Как распахнул тогда с ноги Александрос дверь новоиспечённого соседа, как оправдывался Нага, что занял дом лишь для того, чтобы уберечь от других претендентов до возвращения законных хозяев, как Александрос не верил, стучал кулаком по столу и кричал страшным голосом, суля Наге все кары небесные за вероломство. И как вышла из соседней комнаты дочка Наги, испуганно взглянула огромными янтарными глазами на шумного гостя, и Александрос осëкся, умолк и почувствовал: сердце срывается в пропасть. Никогда не встречал он прежде такой красоты и костьми теперь готов был лечь, лишь бы заполучить златоокую Хи́блу в жëны. А повеселевший – ведь обошлось же без драки – абхаз тем временем метнул на стол бутылку чачи, велел дочке собрать закуски и позвал домочадцев праздновать знакомство с соседом. Оставил ночевать у себя, а наутро Александрос обнаружил себя вместе с Нагой и его сыном на строительстве сараюшки для соседской живности, и сосед панибратски называл его на абхазский манер Сандрó, а Хибла, накрыв мужчинам обед в саду, поймала горящий взгляд грека, смущëнно покраснела и, закрыв лицо рукавом, убежала.

Свадьбу сыграли через два месяца, когда переселили скотину и так же сообща привели в порядок дом Ксенакиса. Только эти следы от рогов бодливого козла оставили, то ли в знак того, что нет на свете ничего вечного, то ли как напоминание о том, что на любого забияку найдётся своя дверь.

Отсмеявшись, Нага и Александрос обычно вздыхали, наливали по чарке и молча поминали: один – дочь, другой – жену, погибшую от перитонита, когда Стефаносу только-только стукнуло тринадцать. Хибла сперва терпела странную боль, списывая на женское недомогание, а когда стало ясно, что это совсем другое, до больницы довезти уже не успели...

Желая подшутить над отцом, парень несколько раз громко топнул и заблеял козлиным фальцетом.

– Кого ещё там чëрт принëс?! – раскатисто донеслось со второго этажа.

– Солдата на постой пустишь, хозяин? – хохотнул Стефанос.

Наверху что-то упало, а следом послышались торопливые шаги отца, и вот он уже спустился по лестнице, бормоча: "Ну наконец-то, бездельник ты этакий". Оглядел сына с ног до головы, криво усмехнулся и приветственно ткнул кулаком в плечо:

– Перерос, отца перерос! Как посмел?!

– Твои метр с кепкой грех не перерасти! – не остался в долгу сын.

– Ха! Вызов мне бросаешь, мелкий?

– А давай. На кулаках или на руках?

– На руках!

Отец и сын, сев за стол, сцепились правыми руками и с минуту кряхтели, стараясь завалить один другого.

– Хорош бодаться, забияки! – раздался голос от двери.

Мужчины как по команде обернулись и увидели вошедшего с неизменной бутылкой домашнего вина дедушку Нагу.

– Неожиданно! – расхохотался Стефанос.

– Да чего тут неожиданного, – парировал дед. – Тëтка Эуфимия сказала тëтке Иликó, тëтка Илико – тëтке Ганне, тëтка Ганна – мне, а я уж только того и ждал.

– Быстрее телеграфа сработали, ничего себе...

– Так это же наше местное ТАСС – Трепливое Агенство Старых Сплетниц. Ну, что стоите! Мелкий бегом переодеваться, а ты, Сандро, организуй нам хорошей еды.

– Ты пришёл в дом к бездетному холостяку, ну откуда у меня еда, да ещё и хорошая, – проворчал отец, однако достал с полки ещё тëплый кукурузный хлеб и завёрнутый в марлю круг свежего сулугуни, от запаха которого рот Стефаноса тут же наполнился голодной слюной.