Не совсем один

Не совсем один

Правда ли, что Луна сделана из сыра? Может быть. Вообще-то Луна круглая, и головка сыра круглая. Луна бледно-желтая, и сыр бледно-желтый. На Луне есть дырки-кратеры, и в сыре есть дырки. Значит, Луна сделана из сыра.

Когда мне было семь лет, а моему брату Семену — три, я едва его в этом не убедил. Он глядел на меня своими огромными синими глазищами и уже осознавал, что я его обманываю, но пока не мог понять, в чем конкретно. А мне было очень весело.

Луна определенно состоит из камня. Я знал это с тех пор, как мне исполнилось четыре. Я уже в раннем детстве интересовался космосом.

Почему-то именно этим утром я, проснувшись, вспомнил о моем розыгрыше брата и известную шутку о том, что если применить научный метод рассуждения, то неожиданно можно получить правдоподобный по форме, но дурацкий по сути вывод.

Мне было девятнадцать, и я смотрел из своего окна на полную и вовсе не сырную Луну, зная, что меня ждет такой же бессмысленный день, как и любой день из последних прожитых мною двенадцати лет.

Я пока еще мог смотреть в окно и мог пользоваться Сетью, но это были все мои возможности — я уже был не в состоянии ходить, сидеть, есть, говорить и даже самостоятельно дышать. Мое тело все больше становилось лишь оболочкой для моего мозга, которая была почти ни на что не способна. Я знал, что через пару лет болезнь доберется до глаз, и я ослепну. Перед смертью меня ожидало несколько лет не только в полной неподвижности, но и в полной темноте.

Мой отец прожил после появления первых симптомов только четыре года, а я благодаря современной медицине мучился уже втрое больше времени, но справиться с болезнью врачи не могли.

Из-за генетического дефекта моя периферическая нервная система постепенно отказывала, и одновременно с этим разрушались мышечные клетки. Процесс не только не был необратимым, но и с каждым прожитым мною днем ускорялся.

Обычные утренние заботы моей семьи меня не касались — было слышно, как закипает чайник, как кто-то смотрит новости, как шумит вода в ванной…

А я мог только лежать и ждать, когда на меня обратят внимание.

Наконец в мою комнату зашла мама, наклонилась ко мне и поцеловала в щеку. Я не стал напрягаться и пытаться что-то ей сказать через нейроинтерфейс, но мама, кажется, на это и не рассчитывала. Она попрощалась до вечера и ушла на работу. Через пару минут и мой брат Семен ушел в школу, а я остался в квартире один, если не считать моего робота-сиделку. Он дождался половины восьмого и начал свою программу по уходу за мной: умыл, почистил мне зубы, переодел в чистую пижаму, поправил постель, вколол несколько уколов и поставил капельницу. Я подумал, что было бы неплохо, если бы у него тоже был нейроинтерфейс и с ним можно было бы о чем-то поговорить. Возможно, когда-то так и будет сделано, а сейчас он просто делал свою физическую работу: четко, аккуратно и бесстрастно.

Луна постепенно уползла с небосвода, и начался робкий январский рассвет. Я подумал, что днем будет ясно. Ясные дни я не любил — когда ярко светило солнце, мне было особенно противно, что кто-то может гулять, а я даже не могу покинуть пределов своей кровати.

Все врачи дружно твердили, что мне нельзя унывать, и я изо всех сил пытался следовать этому совету, поэтому продолжал учиться, не понимая смысла этого занятия в моем случае. Я дистанционно получал профессию математика, наверняка зная, что никогда не буду им работать.

Однако время до собственной смерти нужно было как-то убить, поэтому я открыл сайт университета и приступил к выполнению присланных заданий, хотя сегодня у меня на это не было никакого желания.

К полудню я ужасно устал: глаза болели, мысли разбегались, сбивая и без того не особенно мощный нейроинтерфейс, посредством которого я взаимодействовал со своим компьютером, а мучившая меня уже несколько лет тоска в этот момент стала и вовсе невыносимой.

Я закрыл глаза, сосчитал до пятидесяти и представил, что делаю несколько глубоких вдохов, хотя мой аппарат продолжал дышать за меня в обычном ритме. Все это не помогло, и я от жалости к себе расплакался самым позорным образом.

Робот-сиделка мягко подъехал к моей постели, посмотрел на меня сквозь объектив камеры, что-то проанализировал своими сенсорами и, не найдя ничего подозрительного в моем состоянии, удалился в свой угол.

Я немного подумал, подождал, пока высохнут слезы, снова активировал нейроинтерфейс и зашел на сайт государственных услуг.

На этом сайте меня уже шестой день подряд интересовала одна конкретная услуга — эвтаназия, но именно в этот день я твердо решил пройти все бюрократические процедуры до конца и подать на нее заявление. Если его удовлетворят, то уже через две недели я и сам освобожусь, и избавлю свою семью от всех связанных со мной хлопот и трат.

Сайт позволил заполнить самую первую форму, а потом принялся долго и упорно меня переубеждать — мне показали несколько двадцатиминутных роликов, где рассказывалось, что наука не стоит на месте и, может быть, я дождусь изобретения какого-то чудодейственного лекарства от своей болезни, что церковь, хоть и не препятствует этому, но все же не одобряет такого способа ухода от страданий, что родственники в любом случае будут горевать, что я еще смогу принести пользу обществу и государству, что мне будет больно и страшно в процессе лишения жизни…

Я опять не смог досмотреть все это до конца, закрыл сайт и снова заплакал.

По правде говоря, умирать я не хотел.

Я просто хотел перестать страдать.

Сеть мне надоела, и я, отключившись от нее, лежал и слушал звуки дома — у соседа сверху лаяла собака, у соседа сбоку играла музыка, а где-то в неопределенном месте шумел перфоратор. Я часто думал обо всех этих людях, которых никогда не видел, и представлял их жизнь. Развлечение было, конечно, сомнительным, но хотя бы полностью мне доступным.