(не) Спящий Везувий

(не) Спящий Везувий

Они с Олей уже виделись пару раз, но эти пару раз были довольно длительными и ощущались, как опыт близкой дружбы.

Оля знала о нём довольно много. Начиная с семьи, знакомых, поездок, заканчивая мнением обо всяких социальных вещах. Лёша много говорил о себе и всём, что его беспокоило и волновало. Поэтому Оля знала о нём многое.

Раз — семь часов, потом ещё — около трёх и ещё столько же — семь. Разве не достаточно, чтобы понять человека? Даже одного такого раза.

Длительный разговор через время тоже затухает и прекращается, наступает молчание. С Лёшей было комфортно молчать почему-то. Оля могла расслабиться и спокойно сидеть на лавочке в своём любимом сквере, куда она одна обыкновенно никогда не ходила. Это была чудесная возможность, редкая. И Лёша давал её ей.

Удобно, ненапряжно — такое общение было впервой для Оли, когда речь шла о людях противоположного пола. И ей даже и нравилось это новшество: ощущалось оно хорошо. Она ловила себя на том, что мечты "о парне, который обязательно у неё будет когда-нибудь в будущем" воплощались в реальность, когда она была с ним.

Лёша спрашивал о ней, Оля отвечала искренне, не таясь. И это было ценно ей самой. Наверное, она думала, и Лёше тоже. Ведь это считывается: легко считывается, когда человек говорит искренне или лжёт, открыт он или закрыт; напряжение или взаимный комфорт питают воздух, когда двое людей общаются наедине друг с другом.

Эмоциональный настрой обоих нельзя ни скрыть, ни проигнорировать в полной мере. И как дорого, когда ощущаешь, что можешь быть в общении с другим человеком ни кем иным, как собой настоящим! Это откликалось в Оле. Она считала, что за этим чувством в том числе и приходил Лёша.

"Счастье это... счастье, когда тебя понимают", разве не так?

Казалось, уже должны были прощаться. Но Лёша мялся и словно был чем-то обеспокоен. Оля решила, что он хочет непременно сказать о чём-нибудь, что пришло ему в голову. Она это вполне понимала и в силу своего собственного опыта, и в силу обстоятельств.

Некая связь образовалась между двумя собеседниками за эти часы общения. Даже и в том, как Оля "молчала", как слушала, интересовалась искренне, с неподдельным интересом птенчика, проявлялось её чудо общения. Умение если не говорить, то поддержать любой нужный, важный собседнику диалог.

— У меня одноклассница, она странная, так и лезет постоянно обниматься. При встрече, когда прощается, — у неё привычка липнуть.

Оля поняла, о ком идёт речь: Лёша раньше уже упоминал её, как "одна подруга".

И зачем он теперь заговорил о ней? Похвастать?.. Лёша всё говорил, а Оля тем временем медленно соображала, к чему он ведёт.

— Странные люди: едва знакомы, ну, учимся вместе, ну и что теперь? А подавай ей этот тактильный контакт! Вот со знакомыми ещё нормально, — продолжал он. — С друзьями, когда вы хорошо друг друга знаете.

И тут до Оли дошло: Лёша хотел, чтобы она его обняла! Нет, ну изысканный способ намёка! Столько часов говорить, как друзья... а закончить вот чем... Двоякое чувство: Лёша всё сверкал глазами, словно умасливая её не расставаться, действуя мягкой силой, но настойчиво. Как вода точит камень.

Он мялся, как тряпка, нарочно; просил уживчиво, без прямых на то слов — обняться, обняться ещё разок и другой, да покрепче... а там, Оля, знаешь, и поцеловаться, не расходиться насовсем, до утра... И ему теперь было всё равно как-то, что ведёт он себя вовсе даже не мужественно. Он готов был быть мягким, хоть как опускаться даже в её глазах (в пределах — за гранью разумного), лишь бы только она его приняла. Дала ему, так, незаметно, по-дружески, через симпатию и даже через жалость. Дала себя на времечко, на пользование. Якобы он безопасен...

Нет, ну а что в том такого? Так хорошо ведь гуляли и сидели вдвоём по полдня на лавочке в парке, три раза! Почему бы не погулять и ещё? Не зря же шла речь, он высмеивал "Беременна в шестнадцать"... А сам всё поперёк, всё ей ставит подвох — да смотрит на реакцию: как ей, как Оле пошла наживка? Смущается, нет? Где границы дозволенного с ней? Что ещё ему с ней будет можно?

А за воду? А за сто рублей, которые может не возвращать? А за мороженое?

Ну дела: куда ведут эти вечно какие-то масляные, всё просящие, ожидающие ответа глаза! И это Оля ещё сама должна действовать! Сама должна ступить к нему в мягкие, липкие лапы, точно к сахарной вате... А ей её внутренность говорит, что она уже стоит при бурлящем желаньем вулкане.

Оля устала. Подводное течение — за границей только "симпатии" — несло её далеко. И подводные камни — два Лёшиных глаза. Как лава течёт в кратере у вулкана. Мирно течёт, но стоит только прийти времени — и вскипает, не остановишь уже от извержения.

Оля не знала, как закончить эту и без того непомерно затянувшуюся встречу. На дворе уже стоял вечер, а они с Лёшей в начале светового дня встретились на пару часиков, как Оля полагала.

Голова кружилась, хотелось пить, домой — и лечь, поскорее лечь в домашней, комфортной обстановке.

Оля устала, очень устала от Лёши и его разговоров. Ничего больше.

И нет: о, конечно, нет! — она ни за что не станет его обнимать. Ни за какие уговоры масляные. Только бы не дошло до навязчивых... всё-таки вулкан.