Не видно ни зги

1 ГЛАВА

Было время, когда леса дышали полной грудью. Таинственная, неизведанная глубь, пахнущая влажным мхом и трухлявой древесиной, заманивала, затягивала, а коих проглатывала и оставляла в своих владениях навечно. Будь то дитя, что жизни ещё не познало, будь то старец сведущий.

Кому в счастье жить, а кому в поле гнить — то боги решали. Какая доля тебе выпала, с такою смирись и пройди той стёжкой до конца. Отважишься истину во мраке разглядеть — твоя взяла. А коли нет — проживёшь жизнь, в которой не видно ни зги.

1 глава

— Неужто взаправду войдёшь в избу?

Дарина, прижав руки к груди, посмотрела на Драгану огромными, испуганными глазами. Та едва заметно кивнула. Со скучающим видом прислонилась к полусгнившей стене. На землю тотчас посыпалась труха, будто изба только и ждала, когда кто-то освободит её от долгой и нелёгкой службы.

— Может, кто другой?

— И кого же покличем? — глаза Драганы, зелёные, как только что пробившийся мох, насмешливо заблестели. — Всё селение искало смельчака — нашли?

— И правда, — плечи Дарины поникли. — Но больно норов у него мерзкий. А ты бы так и вовсе заупрямилась.

Драгана задумчиво ковырнула стену — снова посыпалась труха.

Выдохнула девица, приосанилась, перекинула толстую рыжую косу за плечо.

— Некогда языками чесать, — буркнула, обернулась лицом к избушке и с силой толкнула дверь.

За спиной взвизгнула Дарина, да только возглас остался за порогом.

Дверь захлопнулась. Пахнуло смертью…

В горнице свободно разместилось бы целое семейство с пятнадцатью детями.

Вот только жил здесь один-одинёшенек старик.

Лежал на нетопленной печи.

На дубовом столе коптила свеча.

Драгана подошла тихо. Не кралась — всегда так бесшумно ходила. Оттого порой пугались её сельчане.

Да то другие люди — не этот дед.

— Ведать хочу, кто не страшится заглянуть к умирающему колдуну, — заскрежетал голос.

Легко вскочила Драгана на лавку и согнулась над стариком.

Из тьмы на неё зыркнули глаза, покрытые бельмами. Истаявшие, тусклые, полуслепые. Лицо изрезали частые глубокие морщины. Седые космы выделялись во мраке, как снег в лунной ночи. Не осталось ни цвета, ни соков жизненных.

Не веря своим глазам, установился дед в лицо молодое и красивое.

— Ты?

— Я, — тихо, но гордо молвила Драгана.

Колючий взгляд пытливо зашарил по лицу молодецкому.

— Не боишься, девка, — решил старик.

Не вопросом он задавался, но Драгана ответила:

— Кого же? Тебя, что ль?

— Молву не слыхала? — гаркнуть пытался, но прозвучало хрипло.

— А мне-то что с того?

— Ворожея во мне не видишь, — зацокал досадливо. — Как догадалась? Осиновые дрова помогли? Рябиновый прут али свеча вербная?

Драгана фыркнула, как застоявшаяся лошадь.

— С тобою и свеча не надобна. Ворожей вверх ногами не покажется, потому что в этой горнице его и в помине нет.

Тот устало моргнул. Взгляд его зашарил по дощатому потолку.

Жаль стало одинокого старика.

Драгана выдохнула и призналась:

— Смрад тебя выдал.

Словам дед не удивился.

— Плоть гниёт?

Трудно Драгане было догадаться, что от тела осталось, да только не в том беда.

— Кабы не так, — откликнулась девица. — Страхом смердишь. От ворожеев такого не учуешь — привычны они к кончине, что звериной, что человеческой.

Старик взглянул на Драгану затравленно, будто не думал, что так скоро тайны она его выведает.

Пуще прежнего стало деда жаль. Какой бы норов мерзкий, как молвила Дарина, ни был, никто уходить не хочет — ни человек простой, ни даже нежить недобитая.

— Ясновидец, — смилостивилась Драгана.

Глянул на неё старик с неприкрытой благодарностью.

— И то неумелый. Однако никак не колдун ты, Благовест.

Закашлялся дед сильно: не то от имени своего отвык, не то признательностью своей же подавился.

Спрыгнула Драгана с лавки, подняла с половиц дрова. Перешла в бабий кут, хоть даже про себя называть так печной угол было в диковинку: сколько лет уж бабы у Благовеста не водилось. Чем кормился только, знал бы кто.

Драгана не успела ничего сделать, как старик крикнул с печи:

— Не вздумай топить!

— На хладной печи помирать лучше, что ль? — огрызнулась девица, но замерла столбом посреди горницы.

— Дым встанет до самого волокового оконца! Курится будет! Не желаю в мороке дохнуть.

— Как велишь, — не то чихнула, не то кашлянула Драгана.

— Лучше помоги подняться — да на половицы уложи.

Девица резко обернулась к печи. Хоть и не видела она Благовеста, а он её, догадался, о чём подумала:

— Дивишься? Жарко мне. Вся грудь горит.

Драгана кивнула своим думам, опять к деду вскарабкалась. Откинула тяжёлое, вонючее одеяло. На ногах устояла только благодаря долгим летам у кроватей хворающих.

Плох был Благовест. Не лучше своей избы: кажись, вот-вот труха посыплется.

Немощь да хворь. Весь костлявый, кожа сухая, потрескавшаяся. Казалось, залежался он на печи: давно пора бы этот мир покинуть, да нечто всё удерживало на белом свете.

— Жарко, молвишь, — хмыкнула Драгана.

— Аж мочи нет.

Видано ли? Про себя девица посетовала, что всем бы так на нетопленной печи от тепла задыхаться. Да ещё в ту пору, когда холода к селу подкрадываются.

Драгана обхватила старика покрепче.

— Не подымешь… — начал было он, однако же девица хрупкая с такой лёгкостью потащила его за собой с печи, что он аж ойкнул.

— Правду говорят в селении, что сил в тебе, видать, как в молодце бравом.

— Не благодари, дед, — насмешливо бросила Драгана, укладывая Благовеста на половицы. — Свой норов не предавай. Расскажи, как жил. Доволен своей долей?

— Жил добре, девка, — охотно откликнулся тот. — Да одиноко. Сиротой жил, сиротой помираю. Эка невидаль, соседи — и те знаться не изволят. Гляди, пожаловала из всех ты одинёшенька... Нарекли меня неверно. Благие вести приносил редко больше — сквернословил.