Не вижу зла

-1-

Я не вижу мир, каким его видят другие. Для меня не существует цвета утреннего неба, игры солнечных лучей на воде, мягкого золота свечей в храме. Но это не значит, что я живу во тьме. Мой мир — это дыхание ветра, треск углей в очаге, шорох чужих шагов. Это сердцебиение тех, кто стоит рядом, тепло их кожи, неровность их дыхания. Это мир звуков, запахов и тончайших ощущений, которые те, кто видят, теряют в хаосе своего света и цветов.

Но сегодня даже этот привычный мир казался мне чужим.

Храм, который я знала с детства, был огромным, почти бескрайним для моего восприятия. Каждый зал, каждая колонна дышали древностью. Они звенели в тишине, когда я медленно проводила по ним руками, читая резьбу, которая казалась мне молитвой. Высокие потолки создавали акустику, которая наполняла пространство голосами — и настоящими, и мнимыми.

Пол, гладкий, из холодного камня, был испещрён узорами, которые я чувствовала пальцами ног, был похож на карту мира. Я знала, что рисунок плит изображает историю битвы богини Света и тьмы, победу над мраком.

Но сегодня это место ощущалось по-другому. Холодное, как гробница.

Я стояла в центральном зале, где сводчатый потолок уходил так высоко, что эхо шагов затухало, не достигнув стен. Говорят, в этом зале всегда было светло, даже ночью — свечи горели круглые сутки. Эти свечи, зажжённые с молитвами, были чем-то вроде наших защитников. Мы верили, что пока их пламя горит, свет никогда не уступит тьме.

Но теперь пламя угасало.

Я чувствовала это, как чувствуешь ослабление чужого дыхания. Каждая свеча была тёплой, жила своей маленькой жизнью, но сегодня их свет был умирающим, а тепло едва различимым.

Склоняясь в молитве, я касалась руками плит пола. На моих ладонях были свежие шрамы от очищения — ритуала, который всегда оставлял след. Но шрамы не болели. Боль приходила из другого места.

— Алия, — голос настоятельницы храма был твёрдым, но в нём звучала слабая дрожь.

Она стояла прямо передо мной. Я чувствовала её дыхание, рваное, как у загнанного зверя. Вокруг нас стояли жрицы и послушницы, больше десятка людей. Их сердца колотились слишком быстро, я четко слышала этот ритм, напоминающий барабанную дробь перед казнью.

— Ты чувствуешь это?

Я кивнула, потому что слова не шли с языка.

Тьма не кричит, как свет. Она нашёптывает, ползёт, обволакивает. Она — в предчувствии, в замершем зале, в тяжелом воздухе, который прилипает к коже.

Настоятельница шагнула к алтарю, и её шаги отозвались гулом, будто храм сам шептал её имя.

— Амулет пробуждается. — Её голос был почти шёпотом.

Амулет. Он лежал на каменном алтаре в центре зала. Я не видела его, но чувствовала: пульсацию, тяжесть, вибрацию, которая, казалось, исходила из самых глубин земли. Этот артефакт был привезён в храм месяц назад, для проведения ритуала запечатывания, чтобы обезопасить мир от тьмы, которая могла освободиться с его помощью.

— Мы начнём ритуал, — твердо сказала настоятельница, и её слова прозвучали, как приговор.

Я медленно встала и сделала шаг вперёд, крепче сжимая руки, чтобы не дрожали. На мне была ритуальная одежда жрицы, тонкая ткань, слишком лёгкая для такого холодного воздуха.

— Встань перед алтарём, — велела она.

Алтарь был выложен гладкими плитами, отполированными так, что я чувствовала каждую тонкую линию рун. Эти руны служили барьером, удерживая зло внутри амулета. Но сегодня они были слабыми. Их энергия ускользала, как песок сквозь пальцы.

Я опустилась на колени, склонив голову. Вокруг меня зашелестела одежда, остальные послушники сделали то же самое.

Настоятельница начала молитву. Её голос, низкий и сильный, эхом разлился по залу:

— О богиня света, защитница мира, услышь нас. Мы взываем к твоей милости, твоей силе. Огради нас от мрака, защити твой храм...

Остальные жрицы подхватили её слова. Я знала молитву наизусть:

— Пусть твой свет пребудет вечным, пусть твоя любовь станет нашим щитом. Даруй нам силу противостоять тьме...

Звук их голосов был сильным, но я чувствовала, как он дрожит, как ломается. Даже вместе они не могли скрыть страха. Мой голос дрожал от страха, но я старалась держаться уверенно.

Я протянула руку и коснулась гладкой поверхности амулета.

Его холод был резким, обжигающим. Металл словно жил, пульсировал, бился в унисон с моим сердцем.

Шёпот в моей голове стал громче. Это был не один голос, а множество, переплетающихся, сливающихся, кричащих. В висках заныло от тупой боли, будто железный обруч сдавливал голову.

«Ты нас слышишь...»

Я задрожала, но не убрала руку. Слова молитвы стали путаться у меня в голове. Тьма была везде, она проникала в каждую трещину храма, в каждую душу в этом зале. Тьма начала шевелиться внутри меня, в груди неприятно защекотало.

И тогда всё началось.

Пол подо мной задрожал. Гул, глубокий и низкий, поднялся из самой земли. Свечи гасли одна за другой, с тихим шипением, как будто их тушила невидимая рука.

— Нет! — истошно крикнула одна из жриц.

Я услышала, как она упала, и звук её тела, ударившегося о камень, прокатился эхом.

Крики раздавались один за другим. Послушницы звали богиню, рыдали, молились. Но молитвы не могли спасти нас.

Я подняла амулет, он был тяжёлым. Тьма взревела. Это был звук, которого я никогда не слышала: не человеческий, не животный.

— Алия, беги! — настоятельница кричала изо всех сил.

Я обернулась на её голос, но сразу почувствовала, как что-то приближается. Жуткий холод коснулся моей спины.

— Спаси амулет! Ты должна! Иди в храм на севере, заверши обряд! — её голос захлебнулся в крике боли.

Я услышала, как что-то хрустнуло, как будто разломилась кость.

— Простите меня... — прошептала я, чувствуя, как слёзы жгут мои щеки.

Я побежала. Схватила амулет и побежала со всех ног. Мне казалось, что тьма обтекала меня, проходила мимо. Я чувствовала ее кожей и сердцем, но она, казалось, не замечала меня.