Нелюбовный роман

I

Жизнь – сложная штука, и это каждый знает. Когда всё идёт хорошо – не зевай, в любой момент судьба из-за угла нанесёт удар, и чем меньше ты его ожидаешь, тем крепче тебе достанется. Оглянуться не успеешь, как из благополучного и счастливого человека превратишься в контуженного, потерянного неудачника, который всё понять не может, что вообще произошло и – главное – почему!? И опыт говорит, что в безнадёге, вязкой и глубокой, как болото, вязнешь именно как в болоте. Из неё очень трудно выбраться. Почти невозможно. Лишь у единиц получается точно так же, как и с попаданием в яму: бац! – и удача шлёпает по темечку. Это такое исключение из правил, что о нём и говорить-то стыдно, не то что рассчитывать. Обычно благополучие строится по кирпичику, по крупинке – а теряется в один миг.

И вот, можно подумать, что отчаяние – единственный подарок, который жизнь способна подкинуть человеку. А на вопрос «Ну почему? За что?» ответит одна религия, только мало кого её ответ полностью удовлетворит.

Увы, до момента, пока не грянет, и прежняя-то жизнь кажется человеку далёкой от совершенства. Как водится: и то не так, и это не эдак, всегда есть к чему придраться и о чём помечтать, горестно скруглив бровки. Потом дожидаешься, когда привычное станет прошлым, вляпываешься в худший расклад и вот тут-то запоздало оцениваешь, насколько тебе было хорошо. Научиться бы ещё запоздало наслаждаться утерянным, но это сродни полному бескорыстию, встречается реже, чем крупинки золота в почве.

На самом-то деле Севель прежде не считала, что несчастна. Да, ей не особо повезло в самом начале жизни. Вот, к примеру: мать была вынуждена оставить её в приюте. Севель, собственно, матери и не знала. Приют – что в этом слове вообще способно ободрить? Тягота, уныние и страх. Туда отдавали девочек, которых матери не способны были прокормить, и то, как девочки там воспитывались и как жили, зависело только от персонала. Кто стал бы особенно заботиться о брошенных девочках? Их и так с каждым столетием рождалось всё больше. В позапрошлом веке, говорили, приходилось примерно восемь девочек на одного мальчика, а сейчас – уже больше десяти.

Но Севель оказалась в приюте, которым заведовал очень хороший человек – да что там, самый лучший и добрый, которого Севель когда-либо знала. Он был искренне увлечён своей работой, следил, чтоб воспитательницы заботились о подопечных как следует, в меру их наказывали, и старался пристраивать выпускниц на производства, чтоб не пропали на улице. Если, конечно, удавалось. Директор частенько спускался в общую спальню девочек постарше и утешал их, объясняя, что женщины не бесполезны миру, всё-таки именно они производят на свет будущих мужчин, а кроме того, трудятся на заводах и фабриках, в мастерских и магазинах, в больницах и приютах и тем самым каждая вносит свою лепту. После беседы с ним светлело на душе – Севель сохранила о директоре самые добрые воспоминания.

Иногда она думала: он так добр потому, что у него-то самого есть сын – от одной из бывших воспитанниц. И тут же добавляла про себя: это правильно. Он заслуживает счастья. У каждого хорошего мужчины должен быть сын, а лучше двое.

После приюта она с помощью директора сумела попасть на фабрику, где производился бытовой пластик, но долго там не выдержала. Там требовались работницы покрепче. У хрупкой Севель не хватало сил ворочать огромные тюки материала и по четырнадцать часов стоять у конвейера. Потом была свиноводческая ферма, где удалось проработать только сезон – вернулась основная работница. А потом наконец повезло, и Севель взяли в мастерскую по производству жалюзи. При мастерской даже было небольшое общежитие, за которое брали очень умеренно. Жили по шесть девушек в комнате, и с некоторым комфортом – кухонька и душ на этаже, два туалета. Жили дружно, иногда прикрывали товарок от бдительных комендантш, особенно если речь шла о свидании, тем более с мужчиной.

О, свидание с мужчиной – это была мечта почти каждой женщины вокруг Севель. Они вздыхали, вырезали из журналов или покупали в книжных магазинах мужские фотографии, томно делились сплетнями, что у соседки из третьей комнаты, вроде бы, было что-то со старшим менеджером местного кафе. Сама Севель о встрече с мужчиной даже не мечтала. В голове у неё носилось смутное – может быть, когда-нибудь, когда удастся найти работу ещё лучше и жирнее, когда появятся деньги на съём комнатки и на уход за собой, удастся прикупить красивые вещи и украсить себя, можно будет попытаться сойтись с каким-нибудь мужчиной. Может быть, родить ребёнка… Но это очень далёкая перспектива.

Правда, опыт всё-таки случился. Когда однажды вечером её вместе с двумя другими девушками отправили прибраться в цеху, один из тамошних мужчин (она толком не разглядела, кто именно), схватил её сзади, оттащил в сторону, на груду ткани, и здесь поспешно спустил ей штаны. Она перетерпела, стараясь не вскрикивать, и недоумевала лишь, что в этом занятии может быть такого интересного, о чём вздыхают все вокруг. Неприятно и неудобно. А вначале так и вообще больно.

– Эй, чего ты там возишься! – кричали издали другие мужчины. – Тут поинтереснее.

Он отпустил её и ушёл, и Севель поспешила убраться с их глаз. Надо было поскорее закончить работу, а то старшая будет недовольна. Кровь из носу нужно показать себя усердной работницей. Понятно, что для старшей объяснение «кто-то из мужчин задержал» – совсем не объяснение и не оправдание. Работа должна выполняться. Севель и так слишком уставала, а потому боялась, что её не оставят после испытательного срока.

Но вот, оставили, наконец решилось, и можно было вздохнуть с облегчением… И именно теперь её принялось преследовать странное недомогание, которое в женском обществе моментально определили как беременность. Девочки, не слушая возражений Севель, принесли тест и заставили сделать. Результат ошеломил её. Откуда могла взяться беременность, от одного-то раза – разве ж бывает? Получается, что бывает, ведь иначе животу взяться неоткуда. Она слушала со всех сторон: «Ну, что же ты не рассказала?! А с кем? А когда? Кто он – ты спросила?» и растерянно молчала.