Немёртвый

Труп первый

— Испокон веков Свет противостоит Тьме, а Тьма — Свету. Сколько бы времени ни прошло, сколько бы поколений ни сменилось — этого не изменить, — глубоким голосом вещал ректор Академии, неустойчиво возвышаясь над каменной кафедрой. Древний мрамор давно потемнел, покрылся плешивым мхом и растрескался. Однако кафедра всё ещё держалась, и никто не спешил её заменять. То же самое касалось и ректора. — Светлая сторона любит говорить о том, что были времена, когда всё обстояло иначе, и Тьмы не существовало. Но, поскольку об этом не сохранилось даже легенд, то наука не может расценивать это иначе, как ложь.

Ректор Карвиус поправил выпадающее плечо, возвращая сустав на место, обвёл аудиторию суровым взглядом пустых светящихся глазниц. У ректора не было лица, по которому можно было бы читать эмоции. Но студенты давно научились различать его настроение по утихающему или разгорающемуся пламени пустых глазниц, по тому, как говорил ректор, то понижая голос, то повышая его, по его скупым жестам или просто повороту головы. Он продолжил:

— Равно как не существует знаний о том, что было до Великой Войны, не существует достоверной информации о том, Свет ли атаковал Тьму первым, или же Тьма — Свет. Однако на основе анализа всех известных нашей истории столкновений, мы можем смело утверждать, что именно Свет первым выступил против нас. Они жестоки и беспощадны. Они будут рвать и сжигать вас, если вы попадёте к ним в руки, их не остановят ни ваши мольбы, ни крики отчаянья. И это то, в чём у вас не должно быть никаких сомнений. — Иссохшие острые зубы черепа грозно клацнули на последнем слове, обещая большие проблемы любому, кто только посмеет усомниться. Впрочем, перед ним и не было никого, кто мог бы это сделать. Во время прохождения практики выпускники Академии уже много раз сталкивались с рыцарями Ордена Света, но ни разу ни одному из них и в голову не пришло щадить немёртвых.

— Вы те, кому повезло дожить до выпуска, кому удалось сдать все нормативы и, возможно, сегодня вы вступите в ряды армии Тьмы, — тем временем продолжал ректор. — Не думайте, что всё закончилось, теперь для вас всё только начинается. Свет жесток и нетерпим. С ним нельзя договориться, нельзя вызвать чувство жалости и сострадания. Они будут убивать вас и других только за то, кто вы есть. Помните это и платите им той же монетой, не раздумывая. Замешкаетесь — и первыми умрёте вы, а следом — ваши товарищи, которых вы утянете на дно за собой. А теперь идите. Великий Магистрат и Военный Комиссариат возлагают на вас свои надежды.

Тысяча посохов, мечей и топоров поднялась в воздух под одобрительный вой вчерашних студентов и сегодняшних выпускников. И я был в их числе. По воле случая, именно на долю моих отрядов в течение всего обучения приходились самые жестокие столкновения с рыцарями. Из десяти единиц отряда ни разу не вернулось более трёх. Мне обычно везло успеть спастись мгновением раньше, чем острый святой клинок успевал добраться до моей груди. Преподаватели говорили, что у меня неимоверный талант к боевым искусствам и стратегии ведения боя, студенты — что я предатель, не гнушавшийся использовать как щит своих собственных товарищей, если это могло спасти меня. Мне было всё равно: плевать. Всё, что я делал на поле боя, было буква по букве как нас учили в Академии. Я яростно и безапелляционно ненавидел Свет и собирался любой ценой дожить до того дня, когда глотка последнего дышащего будет перерезана на мой личный алтарь мести. И в каждый бой я бросался полностью поглощённый этим чувством, так, что перед взором появлялась кроваво-красная пелена, подсвечивающая и вырывающая из общей картины тех, в ком ещё билось сердце. Говорили, что и глаза у меня в это время начинали светиться алым, но наверняка я не знал.

На плечо опустилась тонкая костлявая рука иссушенного живого трупа.

— Идёшь, Тако?

Я обернулся. Позади стоял Шелок — что-то среднее между живым скелетом и высушенной мумией. При жизни он был обычным базарным воришкой, промышлявшим кошельками зазевавшихся торговцев и их клиентов. За это, кстати, его и вздёрнули. А потом то ли его не похоронили вовремя и по всем правилам, то ли Шелок сильно обиделся на своего палача, но шесть лет назад он проснулся тем, кто есть сейчас. Искатели нашли его болтающимся и скулящим на эшафоте и притащили в Некросити, после чего он попал в Академию наравне с остальными. Я завидовал ему: сам я не помнил, кем был раньше и почему мог остаться не в земле, а на ней. Я слабо помнил даже то, как очнулся. Помню только, что сидел перед зеркалом и безразлично разглядывал глубокий безобразный шрам на бледном бескровном горле, пока дежурный эскулап мне его зашивал, соединяя сухожилия, чтобы шея не потеряла своей механической способности. Однако поворачивать головой мне было по-прежнему тяжело: зашитая и плотно перебинтованная шея функционировала, но далеко не так хорошо, как хотелось бы. Даже у Шелока, которому её вообще сломали верёвкой, дела обстояли лучше: в отличие от меня он сразу попал к некромантам, которые поставили ему новые диски, и теперь он свободно мог поворачивать голову на сто восемьдесят градусов, как сова.

Я безмолвно кивнул Шелоку. Мы и ещё несколько человек были приглашены сегодня на закрытое собрание выпускников.

Разбившись на группы, выпускники покидали аудиторию, перешептываясь каждый о своём. За ними последовал и я, не примыкая ни к какой группе. Это было одним из первых заданий закрытого собрания: затеряться в толпе и не подать виду, что намечается что-то ещё.

— Тако, — окликнул бесцветный голос позади. Я остановился и медленно повернулся, узнав голос. Так и есть: за спиной стояла девочка пяти лет — Матильда. Всклокоченные и грязные волосы мышиного цвета и безобразная гноящаяся рана на синей щеке. В руках она, как и всегда, держала облезлый и высохший труп щенка, обнимая его так, словно он был её игрушечным медвежонком. Её можно было бы назвать милой по меркам тёмной стороны, если не знать наверняка, на что способна декан отделения некромантии. Пять лет ей было, когда она умерла, а «взрослеть» ей пришлось уже будучи немёртвой. Сколько же сейчас лет Матильде, никто не знал, но в Некросити она провела очень много времени и, возможно, была старше ректора, просто сохранилась лучше.