Неоконченный спор

Неоконченный спор

Ещё чуть-чуть – и счастья нет.
Проститься – вечности не хватит.
Ты, помню, теребил билет,
А я, волнуясь, мяла платье...

Ольга Печорина

– Как же ненавижу я, и весну, и лето, это легкомысленное до безумия, если не сказать – циничное, время, – с брезгливой неприязнью выражал внезапное ожесточение Виталий, шагая в направлении дома, где жил его школьный друг, еле переставляя ноги, хотя на самом деле его взбесил совсем не сезон года.

– Куда ни глянь – всюду полураздетые бабы выставляют напоказ буфера, животы и голые коленки! Намеренно демонстрируют. Соблазняют, искушают, заманивают с неприкрытым коварством, морочат нам, мужикам, головы. Провоцируют, возбуждают. Вот, мол, какие мы аппетитные, сладенькие; влюбляйтесь – не пожалеете. Невинными очаровашками прикидываются, а на самом деле искусно манипулируют. С корыстными, между прочим, целями. Целые спектакли способны разыграть, чтобы понравиться. Навязываются, делают вид, что ластятся, а сами коготочки точат. Контролировать норовят, в любовных наркоманов парней превращают. Ненавижу!
Генка Крупчатников был единственным в близком Виталькином окружении другом, не клюнувшим по его мнению до сих пор на лакомую приманку. Только с ним можно было разговаривать, не пряча взгляд, не боясь услышать в подробностях очередную слюнявую историю о страстной или неразделённой любви, или того хуже – байку про то, кого, как, в какой позе и сколько раз оприходовал.

Подобных разговоров Виталик не выносил, как и напускную браваду по поводу объёмов запросто выпиваемых литров спиртного, уникальной способности с одного удара свалить быка, и о футболе.

Его истинное предназначение в этом мире – служение отечеству, а так как более других призваний его привлекает математика, точнее – её практическая реализация в виде программных кодов и вычислительных систем, именно это направление познания он готов впитывать как губка.
На самом деле его личное мировоззрение не всегда было таким однозначным, а о Генке, оказывается, он вообще ничего не знал.

Но, обо всём по порядку.

Ещё в школе он влюбился в Лизу Соколову, шуструю рыжеволосую одноклассницу. Девочка уютно пахла бисквитом, посыпанным тёртым шоколадом. Аромат этот сводил его с ума с раннего детства. Такое лакомство мама пекла по большим праздникам.

Когда Виталик целовал Лизу, воздух вокруг наполнялся вдобавок ароматом спелого апельсина, точнее его корочек, когда из них брызжет маслянистый сок.

У девочки были удивительно сладкие губы. Впрочем, в Лизе ему нравилось всё.

Он помнил, даже умел силой воображения воспроизводить ощущение зыбкой пелены, в которую погружался в минуты, когда от одного лишь прикосновения к талии любимой вокруг застывала блаженная тишина, и странным образом замедлялось время.

Пространство вокруг медленно закручивалось в подобие вихря, вспыхивало радужным свечением, которое беспрепятственно проникало внутрь тела, вызывая состояние восхитительно вкусного блаженства, которое хотелось удержать как можно дольше.

Нечто удивительно интимное происходило каждый раз, когда они застывали, сливаясь в страстном поцелуе. В первое мгновение, когда уста смыкались, Витилик слышал одновременно два пульса, как запущенные с интервалом метрономы: торопливый темп биения её сердечка, и свой – прерывисто клокочущий. Стоило почувствовать вкус близости на губах, как биение переставало быть обособленным, становилось единым, общим.

Трепетное волнение и ощущение сопричастности не исчезало даже тогда, когда не удавалось встретиться по несколько дней.

Лиза была совершенством.
Именно так – была, а не казалась!
Влюблённые провели вместе двести восемнадцать дней, каждый из которых Виталик помнил поминутно.

Когда смущаясь, стыдливо пряча взгляд, Лиза сообщила что влюбилась в другого юношу, он долго не мог осмыслить как такое возможно.

Юноша изнемогал под грузом непосильных мыслей, выл от обиды и бессилия, считая себя несправедливо обиженным. Чрезмерная эмоциональность была свойственна его чувствительной натуре.

Попытку вскрыть вены по чистой случайности предотвратил Генка.
С тех пор Виталик считал, что всё зло в мире исходит от женщин. И не только от молодых.

– все они, коварные и жестокие, одним миром мазаны, – накручивал себя юноша.
Ему повезло найти такую работу, где не приходилось общаться с носительницами дьявольских соблазнов. Второго предательства тонкая душа юноши не смогла бы выдержать.
По ночам Виталию снилось, как Лиза стоит перед ним на коленях, слёзно умоляя простить. А он непреклонен, потому методично наносит себе смертельные раны.
Кровь, противно воняющая бисквитом, посыпанным тёртым шоколадом, со свистом хлещет из вскрытых огромным ножом ран, липко стекая по обезображенному ужасом лицу любимой, которая плачет кровавыми слезами, заламывает руки, целует его ноги, трясущиеся в судорожных конвульсиях.
– Пусть мучается, – торжествует обескровленный мозг, – пусть эта смерть до конца дней терзает её порочную совесть.
Этот сон юноша ни разу не смог досмотреть до конца. На одном и том же месте Виталика посещал панический страх, отчего он просыпался в поту с сильным сердцебиением, после чего до самого утра не мог сомкнуть глаз.
Чтобы забыть, или забыться, юноша уничтожил все до единой фотографии с её изображением. Потом сжёг посвящённые Лизе стихи, выбросил в мусор все предметы, напоминающие о ней.

Увы, легче не стало. Ведь любовь – это сладкий сон, мистическая одержимость с ослепительно яркими визуальными галлюцинациями, причудливо искажающая действительность иллюзия, порождающая сотканный из миражей воспалённого воображения облик, который невозможно разрушить силой воли.

Когда любовь уходит из жизни, она навсегда поселяется в сознании, превращаясь в сугубо эгоистичное явление. Человек наслаждается собственными переживаниями, по большей части выдуманными, чутко прислушивается к ощущениям, которых лишился не по своей воле и ждёт от органов чувств отклика: сладко ли мне, любо ли!