(не)расказанные Истории

(не)расказанные Истории

В царстве слепых и одноглазый — король

ЛОРД

Когда я добрался до Храма, то сразу же испытал досаду — там уже сидела всякая чернь. Даже их нелепые и украденные у более благородных сэров доспехи не могли скрыть тот омерзительный смрад, а через щели и вовсе вытекал гной. Благо, мои латы надёжно скрывали новообретённое уродство — в отличие от этого сброда, я тщательно следил за своей бронёй.

В прошлом эти латы повидали множество сражений. Мне они достались от отца, а ему — от его отца. Искусно выполненный шлем имитировал грозное лицо древних варваров, но вместо уродливой шапки, макушку венчала корона северных лордов. Красный плащ из восточного шёлка — пускай, и рваный — вился за моей спиной, ещё раз указывая мещанам на мой статус, а поддоспешник — хоть и пропитавшиеся гноем, — и вовсе был изготовлен западным мастером из самой лучшей кожи. Величественный герб моего рода украшал грудную пластину изящной отделкой из чистого золота. Багровый двуглавый дракон Рохорокс, Бич Севера, вставал на задние лапы, расправлял могучие перепончатые крылья и, раскрыв пасть в два ряда клыков, готовился обрушить огненную ярость на врагов. Ещё много поколений назад мой предок, достопочтенный сэр Лювехас Красный, владыка Белой Гряды, поразил змея точным ударом клинка в самое его гнусное сердце. Они отчаянно бились три дня и три ночи там, на вершинах гор, но дракон пал, и кровь, что хлынула из его смертельной раны, попала на сэра Лювехаса, наделив его великой мудростью и силой. Красивая легенда, которая ничего не значит в новые дни. Забавно, как с чумой народ быстро позабыл своё место.
Да, мои владения сгорели вместе с прокажёнными ублюдками, что некогда возделывали мои поля. Да, мои воины пали и разбрелись по свету, потеряв рассудок и человеческий лик, а мои жёны — мерзкие шлюхи — покрылись гнойниками и сгнили заживо вместе со своими мерзкими нагулянными детишками. Хоть Внешние и жестоки, они всё же справедливы. Ибо я остался. Пускай, и умер, пал пред мором, но сумел остаться человеком. Я правил так, как правил до меня мой отец, а до него и его отец. Я исправно молился Внешним, подносил им дары и самых чистых, каких только мог найти, крестьян. Поэтому чума коснулась меня едва.
И долго я скитался по своим землям, борясь с нежитью и теми, кто возомнил себя царями, пока не пришёл туда, куда, по слухам, рано или поздно пришли бы все, кто остался в своём уме — Храм. Сердце Бытия, архитектурный шедевр и сосредоточение духа. Но тамошняя чернь…
Первым презренным, кто попался мне на глаза, стал крестьянин обыкновенный. И пусть, его нутро скрывала роскошная позолоченная броня, манеры, грубый акцент и то, как он держался, выдавали в нём бедноту с потрохами. Этот урод шатался от беспробудного пьянства, размахивал руками и приставал к воину в сиреневых латах — так во времена смуты облачались барды и музыканты. Тот же просто сидел на ступенях, устало свесив голову, а разбитая лютня небрежно валялась рядом с ним. Чуть поодаль молился Внешним жалкий крестоносец — церковный пёс и раздувшийся не то от болезни, не то от еды мерзавец, негодяй в белоснежных доспехах. Где-то в углу раскачивался вперёд-назад воин из Гильдии Алхимиков — что-то бормотал себе под нос и не обращал на меня внимание. Вот они — дармоеды, сидящие на шеях знати. Все грязные, рваные, убогие. В иные времена их бы приняли за бездомных проходимцев и немедленно бы отправили на каторги. Но сейчас, в эти ужасные времена, они, вдруг, решили, что достойны поднять головы и стать равными нам. Посмешище. Как бы они не силились, как бы ни старались, им не изменить свою кровь. Чтобы подняться, нужно родиться поднявшимся — так я считаю.
И мы возились с ними, как с детьми, учили жизни, а они не желали слушать нас. За это, думаю, они и поплатились. Однако почему-то морок коснулся и нас. Наверное, это наказание за то, что мы не научили их сидеть на жопе ровно и не совать свой нос, куда не следует.
-Этот нормальный мужик, — ревела крестьянская паскуда и, гремя своими грязными украденными доспехами, ковылял к тому. — Ты каких менестрелей уважаешь, ну-ка быстро! Ты каких менестрелей уважаешь, а? Я Пурпура Профунда, смотри. Пурпура…
И смеясь, бард ответил:

-Не, мне Пучагинни нравится…

БАРД

Безмолвные стены Храма стали моей обителью. Забавно. Всю свою жизнь я провёл в дороге, распевая песни и дёргая струны в придорожных кабаках, никогда не отдавал почести Внешним и вообще вёл беззаботную жизнь. Но стоило прийти мору, и вот моя эпитафия — «Остался гнить в Храме». Бывшее место силы превратилось в пародию на само себя — ребристые колонны растрескались и поросли мхом, барельефы покрылись пылью, всё золото и янтарь расхитили в первые дни от начала мора, оставив лишь посеревшие витражи, что хмурились на любого, кто осмелился открыть для себя этот символ декаданса. И статуи — поистине жуткие, изображавшие омерзительных рыбоподобных существ и паукообразных тварей с спиралевидными клыкастыми ликами. Стоило мне только пересечь это царство забвения, как в голову сразу же пришли строки.

<i>Набатом бьют колокола,
И вороны кричат.
Болезнь с собою принесла
Иного плана смрад.

Что было тьмой, то ныне свет,
Где солнце, там луна.
Царит на месте смысла бред
В иные времена.

Лишился план своих владык,
В руинах города.
И омерзителен тех лик,
Кто умер навсегда.</i>

Леденящий сердце вопль, какой человеческие связки издать не могли, разнёсся эхом по мрачному залу унылого ветхого Храма.
-УААААААААААААААА, — проревел крестьянин и, пошатнувшись, приблизился ко мне. — ЧЁ, ОХУЕЛ, ЧТО ЛИ? Я НЕНАВИЖУ! ПУЧАГИННИ И БЕДРОСИННИ! УААААААААААААА! Я. УВАЖАЮ. МЕНЕСТРЕЛЕЙ. ИЗ ПУРПУРА ПРОФУНДА!

Я покачал головой и бросил беглый взгляд на новоприбывшего. Сегодня, по всей видимости, к нам пожаловал не абы кто, но сам представитель голубой крови — фигурально ли, буквально, понятия не имею. Мне доводилось слышать о том, что местные лорды женились для вида, но это всё уже в прошлом. Никаких браков уже не было и в помине. Фраза «любовь до гроба» как-то потеряла свой смысл — в гробу побывали уже все.
-Садись рядом, лучше, — я кивнул крестьянину и чуть подвинулся. — Поговорим.
-Да куда, ебать? — вскинул руки он во всей своей экспрессии. — У меня гемморой опять вылез! А ещё мой джинджюлик, блять, отвалился вчера! Прикинь, ебать! Я, короче, ебать, нахуй, тёлку ебал вчера. Ну, такую же дохлую, как мы, короче. И, ебать, прикинь! Ебу её, ебу. Ну, а хуле? Ноги с руками-то у неё отвалилися, блять, ничё сделать не может, воооот, ёптыбля. И ебу её, ебу! И кара Внешних, Санта-Лючия какая-то! Слышу пердёж такой! Думаю, ебать, это на пёрнула, сука подпольная? Хуй вынимаю из пизды её тухлой, ебать, а хуя-то и нет! Страшилка какая-то, ебать мои колёса!