Несостоявшийся

Несостоявшийся

Несостоявшийся

«Убей или умри». Косая алая надпись с подплывающими буквами на серой стене лезет в глаза каждому, кто входит в лифт многоэтажки. Люди пытаются отворачиваться, но она повторяется на всех четырёх стенах, и они вынуждены прочитывать это снова. Они смущаются, потом возмущаются. Девчонка-студентка, подвязавшаяся здесь в уборщицы, пытается смывать едкую фразу тряпкой, спускаясь в лифте сверху вниз с ведром воды, но на следующий день она ржавыми красными подтёками опять возникает – сама по себе – потому что камеры никого не показывают.

Я так развлекаюсь.  

Мне начал нравиться чёрный цвет, когда я осознал, что он не только цвет ночи, но и цвет моей души. Впрочем, у несостоявшихся больше нет душ. Но где-то же помещается столько ненависти? Вот прямо сейчас я истово ненавижу эту лужу, которая чвакает под ногами редких прохожих омерзительным хлюпающим вязким холодом. Опять я поддаюсь самообману. Мы больше не чувствуем ни тепла, ни холода, ни любви, ни ненависти. Просто вода – единственное зеркало, в котором существует наше отражение. Нас можно заметить только в отражении на воде, а я вовсе не хочу быть замеченным. У меня есть миссия – отвратительная и подлая, мрачная, как чистилище, которую я должен выполнить во что бы то ни стало, чтобы заполучить долгожданное вознаграждение. 

Зло гораздо сильнее добра, но его гораздо меньше, поэтому в мире сохраняется равновесие. Каждая из сторон веками старается создать перевес в свою сторону, и несостоявшиеся – инструменты для перевеса зла. Кто из вас хоть раз в жизни не желал смерти ближнего своего? Кто не задумывался хоть на минуту, как именно можно убить ненавистного или мешающего вам жить человека? А есть и такие, кто в деталях разрабатывали планы убийства, развлекая слабую душу прикосновением к мировому злу. И есть те, кто дошёл до конца, кто убил, уничтожил, загубил свою жертву. Но есть и несостоявшиеся – те, кто не стали убийцами в последний момент, в последнюю секунду. И не потому что отступили и раскаялись, не потому, что опустили занесённую руку, что послужило бы им прощением, а потому, что жертва в последний острый леденящий душу миг спаслась, вырвалась из лап смерти – сама или с чьей-либо помощью. Вот нас после смерти ожидает настоящий ад. К нашей нетленной подленькой радости – не только нас…

Золотые листья валяются на чёрном асфальте обесцененной валютой поздней осени. Ветер словно подпинывает их и лениво приподнимает, перекатывая с места на место, но они снова падают.

Всё, что умерло, тянется к земле. И если что-то выходит из земли тёмной ночью, завывая тоскливее ветра, это нежить, оживший тлен, и пришло не с добром. Люди обожают смотреть об этом фильмы, устроившись под толстыми пушистыми пледами с закусками и алкоголем. Это будоражит им нервы. Но истинный ужас на цифру не запишется, иначе охранники, просматривающие записи камер в моём подъезде, схлопотали бы по инфаркту.

Жертва выходит из дома с мешком мусора. Я впитываю её образ. Красивую женщину ничто не затмит – ни мешок с отходами, ни растоптанные шлёпки, ни растрепавшаяся причёска. А эта очень хороша. Особенно хороши полные пухлые губы и влажные с поволокой глаза. Даже жаль. Однако и жалости в нас не остаётся.

Мой подопечный поджидает её у мусорных баков. Он считает себя оскорблённым, преданным и брошенным ею. Он пришёл отомстить, и моя задача – проследить, чтобы его месть свершилась.

- Ты? – испуганный возглас становится паром и медленно рассеивается в темноте светлым облаком, – что ты здесь делаешь?

- Это ты что здесь делаешь? Что ты делаешь возле этого ничтожества? Как ты могла променять меня на него?!

Начинается. Пришёл на дело, нечего болтать. Я нависаю над ними, и оба чувствуют напряжение. Тьма сгущается. Фонарь тускнеет.

- Уходи, – и она отступает назад, спотыкаясь о бордюр.

- Уйдёшь ты. Ты навсегда уйдёшь из моей жизни, гадина!   

Верёвка взметнулась и захлестнулась на нежной шее. А я ведь нашёптывал ему выбрать леску. Леской можно не просто задушить – отрезать голову. Леска – это наверняка. Её голова откинулась ему на плечо. Нет-нет-нет! Так её стоны, дыхание, её туманящийся взгляд смогут отрезвить его. И так и происходит. Чёртов безвольный слабак. Он ослабляет хватку, верёвка мёртвой гадюкой повисает в его руках, и изменница падает ему под ноги на мокрый асфальт, тут же подползая и обнимая его колени, царапая об асфальт свои. Но это не та кровь, которая должна была пролиться.

- Гадина! – он тяжело пыхтит, будто и впрямь что-то совершил.

- Прости меня, – она еле дышит, но дышит, будь всё проклято.

- Гадина! Не смей появляться с ним там, где бывала со мной. Не смей появляться в моей жизни, или клянусь – я убью тебя!

Ну, это он уже для острастки. Он не смог убить и ушёл, унося с собой своё прощение и моё проклятие. Я приближаюсь к ней. Гадина. Сам бы сейчас растерзал её, но несостоявшиеся бесплотны. Она, очевидно, что-то смутно почувствовала – страх смерти здорово прочищает людям мозги. Женщина встала на четвереньки и поднялась во весь рост, держась за горло. Впиться бы в него самому. Я бы смог. Я бы действительно смог. Я чуть надвигаюсь на неё. Она кашляет, жмурится, смотрит на лужу. И начинает орать. Сначала еле слышно, с сиплыми хрипами, заикаясь от ужаса, а затем ещё отвратительно подвывает, трясясь на промозглом ветру. Крик разносится по всему кварталу. Лужа мгновенно покрывается сизой ледяной коркой. Отовсюду выглядывают из окон, из дома к ней спешит мужчина.

Я отступаю. Сейчас она забудет то, что увидела, и если и вспомнит, то в ночных кошмарах. Пусть они её мучают до конца жизни, ведь она разжалобила парня, впустила в его душу милосердие и испортила мне всё дело. Он не убил. Я не справился. Ещё одна подходящая ночь не окрасилась по чьей-то злой воле горячей алой жидкостью из жил, и я не получил желаемое.

Но, видимо, эта ночь особенная, потому что меня подхватывает ветром и мгновенно переносит в совершенно другое место. Ветер слуга забвения. Он переносит несостоявшихся с места на место подобно тому, как он переносит семена растений, сея зло.