Нет, да, нет, нет, да, да, нет

ЕКАТЕРИНА МЕРХЕЛЬ

Жива, тварь... Ишь как прыгает…  Я злобно смотрела на бабушку в толпе встречающих, которая всем своим видом демонстрировала, что разрывается от восторга. И тетка тут… Вся семейка в сборе... 

Недовольству моему была объективная причина – меня сорвали с очень интересного проекта. Якобы, бабушка умирает. С семьей я поссорилась давно и всерьез. Емэйл вообще пришел от Надьки. С Надькой мы разругались тогда же. Долгая история – но в общих чертах объясню: уехав работать за границу, я подарила Надьке своих нахлебничков. Вроде как все честно – она им в магазин ходит, самой есть где жить на время учебы. После смерти отца мать свалила к следующему ухажеру. У меня классическая семья – богатый папа, и красивая мама, я, к сожалению, внешностью пошла в отца, а от мамы унаследовала только мозги, вернее их отсутствие. А бабка с тетушкой начали болеть, чуть ли не каждый месяц инфаркт-инсульт. Я впахивала на трех работах, высылая им деньги «на операции», не брезговала и бэбиситерством, и стрипбарами, от мечты, правда, пришлось отказаться. В конце концов, выкроила отпуск, и приехав домой, увидела две абсолютно здоровые, жирующие на моих деньгах рожи. И, более того, подругу детства, которая участвовала во всем этом (эти куры не в состоянии были сами комп включить, чтобы набить очередное жалобное письмо) и мне, естественно, ни слова не сказала. Скандал был дикий. Надька съехала в неизвестном направлении, я прилюдно отказалась с ними общаться, грозилась продать квартиру, а их выгнать на улицу (чего все-таки сделать не смогла, что бесило меня еще сильнее), но в итоге свалила - родной город перестал ощущаться домом. Решив наверстать упущенное, я уехала делать репортажи в горячую точку, а там попала в такой замес, что все предыдущие беды показались детским лепетом.  И вот, спустя столько лет – письмо на ящик «бабушка умирает, приезжай попрощаться». От человека, на которого у меня было больше всего обид, потому что шепни она мне в свое время два слова о безразмерной жадности моих родственничков, вся моя жизнь сложилась бы иначе. Но ведь не шепнула, подруга детства, чтоб ее, предпочла комфорт невмешательства.

Ехать не хотелось. И хотелось, конечно, тоже, но больше все-таки не хотелось. Когда следующим письмом мне предложили оплатить билеты (вот уж необычайная щедрость, никак и вправду что-то сверхъестественное произошло), я, поколебавшись, все же поехала, решив, что уж лучше сделать, чем не сделать и потом всю жизнь жалеть.

И вот в предрассветных сумерках – их здоровые рожи, пылающие родственнической любовью. До последнего делаю вид, что я их не заметила, (хотя попробуй тут не заметить, как же весь проход перегородили), а когда уже встретились глазами, так и не нашла в себе сил выдавить из себя улыбку. Зря я все-таки приехала. Развели меня в очередной раз как девчонку. Что им, интересно, на этот раз надо? Квартиру переписать? Я мысленно в стопятидесятый раз дала себе слово, что теперь уж точно вышвырну всех на улицу.

Я как можно сдержаннее ответила на навязанные объятия.

- На тебе лица нет. Так утомил перелет?  - Перелет, ага!

- Да – пытаясь быть сдержанной, отвечаю я – давайте к такси, а то там сейчас такая толпа сзади прет, не уедем. 

- Ты же раньше любила летать…. А такси не надо, нас Наденька привезла. На своей машине. У нее теперь машина своя…

Наденька? Как интересно! Я у них никогда Катенькой не  была, а тут, вы поглядите! Что им всем все-таки от меня надо?

«Наденька» должна была ждать у своей машины. То, что машина ее я поняла сразу – есть вещи, которые не меняются. Отсутствие вкуса у Надьки столь же вызывающе, как и ее харизма. Это была ярко-красная, раздувшаяся, словно пузырь, со всякими «прикольными» наклейками на кузове. Передний обзор перекрывали все те же наклейки, болтавшиеся на зеркале плюшевые мишки, сердечки и прочий мусор. Я сделала маневр, пытаясь обойти какую-то стюардессу, маньячившую перед машиной. С чемоданом (второй отобрали), по раскисшему снегу с грязью на парковке, которая была из каких-то соображений «елочкой» перегорожена невысокими бордюрами, сделать это не просто, но и у девицы явно маневренности вообще никакой - шпилька восемнадцать сантиметров; крошечная синяя юбочка, такая, знаете, настолько обтягивающая, что ногами особо не пошевелишь. Девица отзеркалила мое движение, шагнув в ту же сторону, что и я.  Я раздраженно фыркнула – неужели не видит, собью, как кеглю. Я подняла глаза – застывшая маска макияжа, огромная (силиконовая, наверное) грудь, на которой кое-как, застегнутый на огромные же золотые пуговицы смыкался синий пиджачок. Золотые пуговицы??? Стоп…

- Надька, ты что ли?

- Привет, Катя…

Вот те на… Спасибо, хоть обниматься не лезет. Я знала, что ее глаза, неразличимые сейчас под густой челкой отмечают все, и вдруг почувствовала себя очень нелепо в разгрузке а-ля милитари (очень удобная, на ней карманов с тыщщу), песчаных же ботинках, с рюкзаком, фотоаппаратным кофром, и стрижкой под мальчика. Как-то вот всегда считала, что плюю на моду, а теперь вдруг захотелось заткнуть за пояс давнюю завистницу.

- Шикарно выглядишь.

Она сказала «спасибо» тоном, ясно дающим понять, что она слышит подобное с утра до ночи, и уже заколебалась делать вид, что ей это приятно. Интересно, она всегда так выглядит в пять утра, или намарафетилась по особому случаю?

То, с какой легкостью она ухватила один из моих чемоданов и зашвырнула в багажник, говорило о том, что чувствует она себя в этом образе вполне комфортно.

Сволочь – подумала я, усаживаясь в машину. Почему я пашу, как проклятая, а мне машина и не светит? Наверное – хахаль подарил – успокоила я себя.

- Что нового произошло за эти годы? – будничным тоном спросила Надька.

- Я убивала людей – таким же светским тоном сообщила я. Эта фраза обычно заставляет заткнуться и испуганно шарахнуться в сторону всех. Сейчас именно этого и хотелось.

- Ммм… - если и был способ выразить безразличие лучше, чем это «ммм», то я его не знала – А я третьего родила  - так же буднично сообщила Надька.