Нет Мира

1. Объятия смерти

«Почему мы совершаем безумства? От того ли, что равнодушны к чужим судьбам? Холодные тела предупреждают, но имевшие уши не слышат. Они боятся. Они выбирают сильнее закутаться в рубашку, идти через убитых, раненых и лечь с ними. Они — все мы, кто повторяет, что смерти нет, когда та дышит в спину. Мы отрицаем вероятность пьяной драки, столкновения с автомобилем, камня в затылок. Нет, мы не верим в божье спасение. Напротив, мним себя богами. Кому как не нам найти выход? Пройти не только по воде, но и сквозь стены. Кристина ведь тоже не думала, что последним воспоминанием будет дырявый пол заброшенного дома и трупы друзей вокруг. Пора прозреть, остановиться, не лезть через забор с призрачным знаком «Опасно для жизни». Ведь доколе сами мы того не желаем, жертвой назовёт нас следствие», — Лилиан закончила читать страницу из дневника, написанную утром, и спрятала его обратно в сумку.

— Не думала выступить с этим на конкурсе? — Мирайя любила творчество подруги, кучу метафор и речевых оборотов, которые она использовала так часто, что терялась суть повествования. Но сейчас ей меньше всего хотелось чувствовать страх, замешанный в строках. Конечно, она не может быть жертвой.

— Я просто волнуюсь за вас и всё ещё надеюсь, что здравый смысл победит, и мы повернём назад, — Лил привычно вскинула голову в небо, зажмурив глаза от уже палящего весеннего солнца.

— Здравsй смысл всегда проигрывает алкоголю и искусству. Дом — не более чем холст.

Да, алкоголь и искусство пронизывает всю их дружбу. Второе — причина первого. Кто знает, как бы обернулась судьба каждого, если бы шестого октября трое детей не были забыты на кружке по рисованию. В день, вместивший в себя слёзы, кровь, отчаяние, разочарование. Им было по семь лет, и ничего из перечисленного они знать не хотели.

— Только холст, запятнанный кровью, да? — Рин улыбнулся, от чего образовались ямочки на щеках, и заблестели глаза, ловя на себе взгляды и лучи солнца. Не к месту. Но сейчас всё сказанное не к месту.

— Вы, художники, такие безумные, — Филипп повернулся к Рину, столкнувшись с ним взглядом. Немой диалог прервала Мирайя:

— Неужели ты боишься зловещего здания?

— Призракам не справиться со мной, — Филипп на секунду замолчал, но, поправив непослушные рыжие волосы, продолжил. — Если бы они были, конечно. А так, из страшного здесь — только ты.

В обычный день Мирайя бы просто закатила глаза на шутку Филиппа. Но ей привычно скрывать страх за агрессией, не важно на кого направленной. «Бей» — и главное, всегда первой. Алекс считал реакцию Мирайи быстрее, чем она успела придумать колкость в ответ, и приобнял девушку, прошептав что-то на ухо. Он был именно тем, кто мог успокоить эту черноволосую бестию, но чаще сам становился жертвой тяжёлого характера. Любовь не всесильна: трудных подростков уж точно исправить не может.

Но как бы Алекс сам себя ни хвалил, далеко не его сладкие речи подействовали отрезвляюще — фасад дома, в миг подавлявший желание сказать хоть что-то. Забрав самое ценное, он добрался до мелочей. Не гласно в сознании каждого пронеслась бегущая строка новостей, как торнадо, окрасив день октября в цвет крови и скорби. Как торнадо. Быстро и разрушительно. Как много времени нужно, чтобы СМИ забыли о кровавой резне в заброшенном доме? О шести подростках, изрезанных на части? О семьях погибших? О сестре Лилиан? Двое суток. Нужно всего сорок восемь часов, чтобы газеты умолкли. Потрёпанная репутация Паунала лишь и выпала осадком в память о кошмаре прошлого.

Но правду не смогут забыть те, кто с ней столкнулся. Нельзя стереть воспоминания о множестве поломанных судеб. И многие молчавшие до — заговорят, когда увидят «мемориал» из красок. Кому как не подросткам сражаться за память загадочной трагедии? И в этом бою так необходим голос улиц — стрит-арт молодого художника.

Запах смерти, потерянной юности покоится за разбитыми заколоченными окнами, стенами, испещрёнными трещинами. От него не спрятаться, как бы ни хотелось: ни маска, ни ворот свитера не помогут. Теперь это газовая камера, раскрывающая объятия пятерым друзьям, застывшим на пороге.

Рин вошел первым: за пару лет заброшенные дома, сомнительные районы стали родными. Никто бы не подумал, что тихий парень, который не расстаётся с тетрадкой для рисунков, сильнее школьной команды по баскетболу. И пусть даже милая внешность не заставит в этом сомневаться: детские голубые глаза, окутывающие теплом и заботой, тёмные волосы, спадающие на глаза — копия матери.

— Родители считают, что он воскрес как Сын Божий, но благодаря тёмным силам… Так, они и ушли с головой в религию. Вера дала обещание новой встречи: ею они и живут, — Лил говорила шёпотом. Нахождение на месте убийства сестры стало испытанием, крестом, который она взвалила на себя, не представляя, насколько сложно будет идти. Лилиан не разделяла страсти родителей к религии, хотя в детстве не вставала с церковной скамьи. Сейчас на служение осталось воскресенье и каждая ночь, когда она молилась за отца с матерью, не сумевших прийти к Богу и познать смирение, но заковавших себя бесконечным страхом; за друзей, не понимавших смерти, за то, чтобы кошмар шестого октября, не повторился вновь.

Но ни одна молитва не могла воспрепятствовать ожившей страшной сказке — стоило переступить порог. Ожили и картины в позолоченных рамах, запертые в них лица, перекошенные то ли в безумной улыбке, то ли в гримасе ужаса. Они единственные свидетели преступления, обречённые молчать. «Никогда не узнаем, никогда не услышим». Ковры, ковры, ковры — сборище грязи и пыли, а если приглядеться — крови. Но лучше здесь ни во что не всматриваться. Не стоит изучать обитые бархатом кресла, перевёрнутые вверх дном, без одной ножки или двух; не стоит разглядывать торшер, покрытый паутиной, и капли воска на стене, скрывавшие следы пуль; не стоит тревожить семейство пауков в углу резного камина, самого старого жителя. И главное — не стоит смотреть наверх, где крошится побелка, еле слышно осыпаясь вниз, где зияет огромная дыра, вместо люстры. Здесь остановилась жизнь, но всё в доме по-прежнему дышит.