Волны хлестали по каменистым уступам, разбрасывая соленые брызги во все стороны. У самого горизонта, там, где небо сплеталось с темными морскими водами, распускались ростки молний, однако резкий, по-осеннему холодный ветер глотал раскаты грома еще до того, как они долетали до столпившихся на берегу людей.
Несмотря на непогоду, все жители деревни пришли посмотреть как сегодня, на десятый день осени, ведьму-отшельницу будут отдавать морскому чудовищу. Древний обряд, о котором упоминалось разве что в легендах, дошедших еще от дедов нынешних старожилов.
Дети поменьше цеплялись за юбки матерей, а те крепко держали под руку своих мужей – боялись, чтобы ведьма не приворожила, и за собой в морскую пучину не утянула.
– Ветер разгулялся, гроза близится, – покачала головой ткачиха. – Дурной день для ритуала выбрали.
– Молчи, дура, – одернул ее бородатый сапожник. – Не то как и впрямь беду накличешь! Мало нам скота перемершего было! Быстрей ведьму змею сосватаем, быстрей снова нормально заживем.
– Да возьмет ли змей замору такую? – хмыкнула ткачиха, заглядывая через голову кузнеца на высокий камень, к которому привязали ведьму. – Глядишь, того и испустит дух.
Бледная, словно оживший призрак, ведьма действительно выглядела странно: больше не плакала, не просилась, безразличный взгляд светлых, почти бесцветных глаз был прикован к сверкающему горизонту, только губы беззвучно шевелились, будто произнося последний в жизни наговор. Ветер трепал ее светлые волосы, звеня вплетенными в них свадебными бубенцами, а нарядное, расшитое красной нитью платье спускалось к тонким щиколоткам.
– Возьмет, куда денется, – обернулась к спорщикам жена конюха, покрепче перехватив руку мужа. – Ему сила ведьминская нужна, а не красота ее. Сожрет и не подавится. Как ни погляди – одна выгода деревне от ритуала: за невесту-то выкуп положен! Как загадает старейшина урожай богатый, так и кончатся несчастья наши. А ведьме проклятущей и поделом будет! От дел ее черных беда одна!
– Уймись, Анишка! – хмуро одернул ее муж, и та обиженно поджала губы. – Зимой еще, как Китюша захворал, сама к ней бегала за зельем целительным, в ножки кланялась. А теперь, значит, проклятущей она сделалась?
– А чего б ей не помочь тогда было, коль силой волшебной не обделена, – проворчала та. – Долг у нее такой! Обязательства. Она деревенским с хворями помогает, а мы ее трогать не трогаем, в жизнь не лезем…
– То-то теперь она к камню жертвенному привязана, – оборвал муж, и Анишка не стала спорить, снова повернувшись к морю.
– Коли обряд не провести, всем не жить – ни нас, ни ведьму голод стороной не обойдет, – вступилась за подругу ткачиха. – Дурной год вышел.
– Раз так, то и злословить про ведьму не надо, – хмуро проговорил конюх. – Я ей завсегда за Китюшу благодарен буду!
Он опустил широкую ладонь на взлохмаченную макушку худого мальчонки лет десяти, который, белее мела, жался к материнским ногам.
– Тише вы там! – шикнул кто-то сзади. – Вон старейшина идет! Сейчас обряд начнется.
Все головы повернулись к тропе между камней, по которой спускался старейшина Волжек. Длинные седые волосы были сплетены в косицу, борода – закручена в тонкие жгутики. В руках он держал ритуальный посох, который в обычное время доставался лишь раз в год, на праздник сбора урожая. Но сегодня был особенный случай.
Расшитый золотыми нитями халат старейшины волочился по земле, цепляя мелкие камни, а на морщинистом лице застыла маска печали. Он медленно подошел к ведьме, наклонился, шепнул ей что-то на ухо и поднял посох к небу, выкрикнув призывные слова-обещания. Следом швырнул по ветру горсть иссохших листьев и опустил посох в море, утопив его в воде на ширину ладони.
В тот же миг собравшихся оглушило раскатом грома, да таким, что камни задрожали. Ведьма будто проснулась, обернулась по сторонам, а когда снова взглянула на море, с ее губ сорвался полный ужаса крик.