Невидимый. Любимый. Мой.

Часть 2. Глава 9

Через два дня меня выписали, и я вышла на работу. Шеф встретил моё появление, можно сказать, с радостью.

– Всё вверх дном! – жаловался Юрий Владимирович. – Половина сотрудников свалилась с гриппом, дома с Володькой проблемы. Вы с ним поцапались?

– Что-то вроде того, – пробормотала, испытывая неловкость, – я его обидела.

– А, ну это пройдет, – жестковато, но в этом он весь, мой сухаристый шеф.

Работы было много. Под конец дня я заново охрипла от бесконечных телефонных переговоров и тихо ненавидела поставщиков. Какая-то пара недель тихой жизни способна расслабить: за время болезни я отвыкла от суеты, спешки, срочности. Теперь приходилось во всё это втягиваться снова.

Февраль выдался слишком плотным. Я сравнивала себя с гончей собакой – тощим животным в бесконечном движении. Ник ворчал, что я не берегу себя, а съеденная мною пища не усваивается организмом. Он беспрестанно бурчал, что я скоро умру от истощения, но я лишь отмахивалась от его мрачных «пророчеств».

Погода немного установилась. Морозы не ушли, но стали не такими свирепыми. Город стоял, окутанный снегом, словно ватным одеялом. Крыши домов, покрытые тонким слоем наста, искрились, когда выглядывало солнце. Громадные сосульки внушали восхищение и страх: их красота завораживала, но таила угрозу, поэтому я не рисковала ходить близко к домам.

По утрам дворники посыпали песком или солью скользкие дорожки, вытоптанные сотнями ног. Жизнь не замирала ни на мгновение.

После работы я иногда забегала к Иноковым, но мои визиты были нечастыми: по вечерам я стала допоздна засиживаться в библиотеке, увлёкшись историей города. Я с головой погружалась в прошлое, листая старые газеты, журналы, энциклопедии. Даты, события, исторические личности. Я жадно впитывала информацию, а потом, возвращаясь домой, делилась знаниями с Ником.

Он тянулся ко всему. Какую бы тему ни затронула, всё ему было интересно. Часто я думала: Ник – моё отражение, а может, я его. Два зеркала, что смотрят в глаза друг другу. Мы занимались испанским, читали книги, обменивались информацией.

Казалось, домовой открывал для себя незнакомый мир, складывал в себя любые мелочи. У него – острый ум, умение схватывать на лету, анализировать. Любая информация звучала в нём, как сложная симфония, когда огромный оркестр играет слаженно, рождая из отдельных партий целостную прекрасную музыку.

Огорчало одно – полное равнодушие к людям. Ник не презирал, не ставил себя выше – никакого снобизма или высокомерия. Наверное, он вообще не был способен на такие чувства, что не удивительно: домовой и сам не спешил проявлять эмоции, но уже не казался ровной полированной доской, как в самом начале.

Вероятно, он не видел смысла в понимании человеческой натуры. Если невозможно поговорить, пообщаться, то зачем? Исключением стала я, да и то только потому, что была единственной, кто знал о его существовании.

Кто я в его жизни? На эту тему не хватало духу поговорить. Но постепенно он становился ближе, понятнее, открытее. Я привыкла, что Ник рядом, и не представляла, что будет, если он вдруг куда-то исчезнет.

Я перестала его опасаться, бояться и вздрагивать от лёгких прикосновений, что случались иногда. Я доверяла ему, делилась проблемами, сомнениями, мыслями. Лишь о прошлом не рассказывала. Не ощущала в том потребности. Всё ушло куда-то далеко-далеко, и не хотелось бередить старые раны.

Я узнавала Ника по маленьким штрихам, мелким поступкам. Он открывался, как старинная картина, скрытая за толстым слоем чужеродной мазни.

Ник был добр – абсолютное неделимое чувство, естественное, как дыхание. Доброта проявлялась не только по отношению ко мне, но и ко всему, что его окружало. Они трогательно ладили с котом. Домовой заботился о цветах. Я часто забывала о них то за работой, то погружённая в заоблачные мысли, а он – нет.

Иногда мне казалось, что его руки способны творить чудеса: на улице свирепствовали морозы, не хватало тепла и солнца, а в нашем доме зелено, как в оазисе. Легко приживались пересаженные растения. И вместо того, чтобы хиреть и ждать весны, они буйно цвели, радуя глаз.

Ник часто брал домашние дела на себя. Не из удовольствия, а по жизненной необходимости. Знал, что надо, и никогда не отказывался помочь. Однажды я обнаружила, что он по ночам расчищает дорожку не только нашего двора, но и соседского, где жила одинокая больная старушка. Было ли это состраданием или жалостью – не знаю. Может, в нём жило врождённое благородство души: не интересуясь людьми, Ник, однако, не мог пройти мимо чего-то, что, по его понятиям, должно было быть именно так, а не иначе.

Он с холодностью относился к человеческим порокам. Кажется, некоторые вещи – воровство, алчность, убийства – вызывали в нём отторжение, но сказать определённо об этом я не могла из-за слишком сдержанной манеры общаться. Холодный мальчик Кай, заколдованный жестокой Снежной Королевой, и я пока не знала, как растопить лёд идеального катка его эмоций.

Ему нравились тонкий юмор, хорошая музыка, книги и завораживала живопись. Он мог часами рассматривать репродукции картин, замирал, когда по телевизору показывали передачи о художниках, школах живописи.

Брезгливость и отвращение вызывали в домовом спиртное, курение и прочие вредные привычки. Он считал их излишеством, ядом, что отравляют организм и убивают душу. Однажды он прямо сказал, что человеческие возможности ограниченны именно потому, что люди не умеют контролировать потребности своего организма и находят утешение в сомнительного рода развлечениях вместо того, чтобы самосовершенствоваться.