Невидимый. Любимый. Мой.

Часть 4. Глава 7

Двадцатого ноября неожиданно скончался мой отец. Обезумевшая от горя, я ехала домой, так до конца и не сумев поверить в реальность случившегося. «Папа, папа!» – рвался наружу крик. Душа металась и не находила места. Сердце скорбело и не желало верить.

Надломленные мамины плечи, судорожные рыдания. И отец. В гробу. Спокойный, холодный и какой-то чужой. Его больное сердце не выдержало. Я сидела рядом и корила себя за бездушие, чёрствость и недальновидность: помогая другим, я совсем не думала о близких. Я ведь могла помочь ему, поддержать, вылечить от недуга, наверное. Но у меня даже мысли такой не возникало. А теперь ничего не исправить. Он мёртв.

Я беззвучно проплакала всю ночь, кусая до крови губы.

Похороны прошли в большой скорби. Людей пришло много. Папу хорошо знали и любили. Со мной рядом двумя часовыми постоянно находились Майкл и Лика. На кладбище прибыла бабуля Вера. Я едва узнала её: худая, как палка, высохшая, с поджатыми губами. Она всё время бормотала молитвы и была спокойна, как мумия.

Гром разразился уже после поминок, когда почти все разошлись. Неожиданно бабуля выпрямилась, её тусклые глаза вспыхнули фанатичным огнём. Тыча в меня высохшим пальцем, он злобно выкрикивала:

– Вот оно, проклятие рода! Грехи наши тяжкие! Всем нам ещё придётся платить у ворот Господа нашего! Разве вы не видите? За нею – тень Диавола! Неслышимая, невидимая, неосязаемая! Но я её вижу, вижу! – шипела она, разбрызгивая слюну. – Не будет нам никому покаяния, пока не искупится грех! Семя Диавола сидит внутри вавилонской распутницы. Семя, способное убить всё вокруг, засеять землю скверной, адовым пламенем и зубовным скрежетом! Клеймить, четвертовать, вырвать с корнем!

Старуха визжала и задыхалась, глаза её стали мутными. Раскорячив пальцы, она кинулась ко мне, пытаясь вцепиться в шею. Майкл вовремя успел перехватить бабулю и усадить силою на стул. Но и после этого она продолжала бесноваться, плеваться и подвывать.

Мама, кинув на меня виноватый взгляд, быстро выпроводила старуху. Исчезла на время, видимо, сопровождая её домой. А я сидела и ничего не могла сделать. Словно воздух из меня высосали.

Мама, вернувшись, тихо погладила меня по плечу:

– Она теперь всегда такая, Мариночка. У неё бывают подобные припадки. Мы не рассказывали тебе. Она и мне нечто подобное говорила.

Мама продолжала оправдываться, что-то рассказывала, но я не слышала её. Похолодевшая и безучастная, пыталась не зажать уши руками, где до сих пор стоял визгливый голос: «За нею невидимая, неслышимая, неосязаемая тень Диавола!».

Не знаю уж почему, но эти слова показались мне тогда пророческими.

Ник. Домовой – невидимая, неслышимая, неосязаемая тень. Неужели эта сумасшедшая видит то, что не дано другим? А может, она права? За год, прожитый с домовым, через меня прошло столько смертей. Джо, Антоний Евграфович, Дмитрий. Трое убийц и сожженный дом. Папа. Всюду только смерть и смерть!

Гримаса боли исказила лицо. Не знаю, сколько я просидела так, терзаясь сомнениями и нестерпимыми муками.

Я любила Ника. Любила непонятное существо. Эта любовь переполняла меня и теперь приносила боль – отчаянную и горькую.

* * *

У мамы я прожила три недели. Не хотела возвращаться. Не хотела! По ночам, крутясь, как змея на углях, сминая простыни, я слышала голос домового. Он звал меня. Тосковал, умолял, просил вернуться. Я знала: он чувствует мою боль. Я зарывалась с головой в подушку, чтобы не слышать его. И голос приходил всё реже. И почему-то от этого становилось ещё больнее.

Неожиданно для самой себя я собрала вещи и уехала. Не потому что хотела вернуться, а потому что хотела разобраться. В себе, в нём, в том мире, где приходилось жить. Нельзя же жить, как страус, спрятав голову в песок.

Домой я приехала уставшая, надломленная, с потухшим взором.

– Ник, – позвала я с порога, но только тишина была мне ответом.

– Ник! – закричала, чувствуя, как паника начинает накрывать меня. – Ник, Ник, Ник!

– Я здесь. Я рядом, Мария, – отозвался глухой, но бесконечно родной голос.

Я облегченно расплакалась и кинулась в его объятия.

– Почему ты молчал, почему?

– Мне показалось, ты не хочешь меня слышать. Бесконечно долгими ночами я звал тебя, но ты не откликалась. Тогда я решил, что потерял тебя навсегда. Мне нет без тебя жизни, Мария.

Каждое слово камнем падало на израненное сердце.

– Я люблю тебя, Ник, – прошептала я, всхлипывая.

Его пальцы почти невесомо гладили моё лицо, словно запоминая все впадинки и выпуклости.

Я глотала слёзы и цеплялась слабеющими руками за плечи домового. Моё сердце разрывалось от любви к нему.

Он что-то шептал. Успокаивал. Горячие губы касались солёных дорожек. Он мой. Только с ним я живая и настоящая. Он мой, и я не хотела его терять.

* * *