Незаменимая

Глава 41

Дни сменялись днями. О морозном снежном утре теперь можно было только мечтать. Словно опомнившись, снова замелькала подолом стылая грязная осень – запрудила дорожки в парке лужами, засвистела мокрым ветром за окном, загудела в трубах протяжным жалобным стоном. Обещанная охота откладывалась – лань, похоже, тоже не жаловала слякоть и с миграцией решила не спешить.

Гости заскучали, и теперь редкое утро обходилось без распоряжений снарядить еще один экипаж и приготовить отбывающим провизии в дорогу. Только самые стойкие и заядлые охотники еще тешились надеждой, что скоро флюгер снова покажет носом на север и поместье накроет по-настоящему зимней погодой. А следом за ней, как знать, и лань поскачет, или кабан поведет полосатую семью ближе к югу… Пока же разбавлявшие скуку вином и старыми анекдотами господа уныло посапывали у камина. Их дамам было сложнее – не осталось ничего, что они не успели обсудить: ни сплетен, ни модных новинок – капроновых чулок, крепившихся на резинках к коротким панталонам, ни какой-либо иной стоящей новости.

У меня же дни летели в суматохе и заботах. Утром я спешила на кухню – узнавать, чем нас на этот раз порадует Марта, потом снимала пробу и шла в обеденный зал – помогать Клоззи с посудой. Каждый день мы клали на стол на несколько приборов меньше и шутили, что совсем скоро можно будет вздохнуть спокойно. И в эти минуты мы неизменно переглядывались.

«Есть?» - спрашивала я глазами.

А Клоззи отвечала да или нет, а потом незаметно клала под последнюю тарелку сложенный вчетверо листок. Я хватала его, будто он грозился тут же выпорхнуть из окна, и прятала в специально притачанном на платье потайном кармане. Пришила его сама – для этих самых милых и дорогих мне посланий. Каждый раз хотелось тут же пробежать глазами по строчкам почерка, от одного вида ровных линий которого замирало сердце. Но я терпела.

Монотонно и исправно развлекала гостей, как умела – разговором или игрой в шахматы. И то и другое у меня выходило дурно – на язык лезли одни глупости, а за клетчатой доской так и вовсе не везло. Мужчины играли несомненно лучше, женщинам же эта забава пришлась не по душе. Потом шел черед обеда, и тут я также не оставляла Клоззи наедине с посудой и салфетками. На этот раз мы делали всё молча и сосредоточенно.

Чтение газет у камина, послеобеденный чай, беседы и ужин - мой день был забит до отказа. Когда же за окном выползала луна, я запиралась у себя и с упоением погружалась в записки от Велимира. Как он умудрялся их передавать? Для меня это оставалось загадкой. Да и не тревожило так, как хранившиеся на бумаге слова.

«Не могу найти себе места. С утра думаю о вас. Как вы, моё храброе сердечко? В здравии ли? ВВ»

«Скажите же – обидел он вас или нет? Не могу свыкнуться с мыслью, что другой прикасался к вам так же, как и я тогда. И вместе с тем мысль о том, что он нарочно мог сделать вам больно, причиняет еще большие страдания. Почему вы не отвечаете? ВВ»

«Я на грани отчаяния! Еще немного – и я подкараулю вашего мужа и как истинный трус всажу ему пулю в спину. Как можете вы писать, что не чувствуете себя обиженной? Здесь, где снимаю номер, только и разговоров, что про вашего мужа. Как же вас жалеют и вместе с тем – злорадствуют. А ваш Ольгерд – он ничтожество! Он – низкий человек! Почему вы теперь его?! ВВ»

Я читала эти строки и с каждым новым письмом начинала бояться за него – доведенного до отчаяния от одной только мысли, что у нас с Ольгердом была брачная ночь. И после череды мучительных строк – сдалась.

«У меня всё хорошо. Не могу сказать, что я счастлива, но день проходит для меня незаметно. Ровно, как и ночь. Надеюсь, вы всё поймете. ВХС»

ВХС – это я так засекретила ваше храброе сердечко. Именно так – его, Велимира, сердечко. Несмотря на то, что женой я была другому, сердце мое принадлежало ему – спасшему меня от стервятника пану Вежличу. Сказать прямо «у нас ничего не было», а тем более в красках описать брачную ночь я не хотела. Не хватало еще, чтобы Велимир представил себе уже позабытую мною картину, и правда подкараулил Ольгерда у ворот. Понимала – моего унижения он не стерпел бы никому. Зато постаралась как можно мягче намекнуть, что осталась при своем, и ничем не изменила своему сердцу. И тело и душа мои оставались свободны, даже больше, чем когда-то. Ведь теперь надо мной не висело валуна на тонкой веревке в виде клятвы.

Ответ я передала так же – через Клоззи, а потом мучилась несколько дней неизвестностью. Велимир не писал пять дней. Пять долгих и мучительных суток неизвестности. Я пытала взглядом Клоззи – получил ли? Но она неизменно кивала, на вопрос же – есть ли новости, отвечала, что пока нет. А на шестой день, когда я уже легла в постель, в дверь постучали. Я не ответила – вспомнилось вдруг про ночной визит Эдуарда, который и теперь не давал мне прохода, несмотря на старания тети Верджин. Снова раздался стук, а потом под дверной щелью показался конверт с гербовой печатью. Я узнала его и тут же выпрыгнула из постели, коршуном бросилась поднимать бумагу. За дверью снова поскреблись, а потом застучали тяжелые каблуки ботинок Клоззи. Впрочем, сейчас я ни о ком и ни о чем не думала, кроме того, что хранилось в так надежно укрытом от любопытных глаз письме.

«Моё храброе сердечко! Не представляешь, как я счастлив! В календаре я обвел день, когда получил твоё письмо, красными чернилами, чтобы всегда помнить его! Не представляешь, что значит для меня твое девство, твоя чистота! Всё-таки, этот Ольгерд оказался не так мерзок, как виделся мне на балу. Но, оставим его. Главное – мы с тобой еще можем быть счастливы!»