Николенька

Николенька

– Потерпи, зайчик, еще полчасика, – прошептала мама на ухо. От прикосновения ее губ стало щекотно, и Николенька принялся изо всех сил тереть ухо, щеку, а заодно и мамин нос, то и дело попадавший под руку. В «таврии» было тесно.

В ней было тесно и с бабушкой, а уж с тетей Зиной места не оставалось вовсе. Но Николенька старательно делал вид, что не замечает тетки: смотрел в окно на проплывающие мимо бревенчатые дома, стариков, продающих у дороги грибы и чернику, на плотную полосу ельника. Потом скинул с ноги сандалию и попытался дотянуться большим пальцем до ручки стеклоподъемника, но непослушная нога соскользнула и ударилась о мамино колено.

Мама прошептала еще что-то утешительное и щекотное, пересадила со своей правой ноги на левую, под самый бок к необъятной тете Зине. О стеклоподъемнике можно было забыть. Зато тетка тотчас протянула полные рыхлые руки и зашептала странным тоненьким голоском, который у взрослых всегда есть в запасе на случай встречи с кем-то небольшим и молчаливым, вроде Николеньки:

– Иди ко мне, мой калосий, иди к тете…

Николенька не стал кричать. Хотя хотелось. От одной мысли, что сейчас тетка ухватит его и поволочет к себе на руки, хотелось открыть рот и зареветь так, чтобы дедушке за рулем заложило уши. Но Николенька только намертво вцепился в мамину футболку и сурово, исподлобья, посмотрел на тетку.

– Ой, какие мы мамины! – восхитилась та, прижимая руки к груди. – Может, ему конфетку, Надя?

Мамин подбородок прошел туда-сюда, легко коснувшись волос на макушке Николеньки. Коля понял, что конфетки не будет и снова уставился в окно, где были ели, ели, ели…

Николенька начал дремать. Привалился к маминому плечу. Между передними креслами стала видна дорога. Длинная серая лента крупными волнами бежала до горизонта, и там падала за край. А по этой ленте ползли навстречу разноцветные букашки встречных машин.

Одна из них, бордовая, то и дело выглядывала из-за белого короба медленно катившейся хлебовозки. Водитель неторопливого фургона посигналил, мол, не высовывайся. Однако водитель бордовой не утерпел, резко выскочил на встречную, надеясь успеть вклиниться перед газелью с хлебом. И понесся прямо навстречу зеленой «таврии». Дедушка вцепился в руль и ударил по тормозам. Мама – в Николеньку, и изо всех сил уперлась коленями в переднее сиденье. Завизжали тормоза и тетя Зина.

И Николенька закричал. Закричал так громко, что проснулся. Но все кричал и кричал, пока мама тормошила его, заглядывала в рот – не прикусил ли во сне язычок.

– Может, ногу отоспал? – лезла тетя Зина.

– Что, сыночек, что? – спрашивала мама, осматривая с врачебной дотошностью. – Приснилось что-то? Пить? Сикать?

– Не-е! – кричал Николенька, отбиваясь от шарящих по нему рук.

– Пап, останови, – попросила мама дедушку, и тот покорно съехал на обочину. Женщины выскочили из дверей, из багажника достали горшок и усадили на него вмиг замолчавшего Коленьку.

– Не буду, – через минуту резюмировал он. Мама вытащила из упаковки салфетку. Тетя Зина, пыхтя, принялась упихиваться в машину. Дедушка курил и смотрел на дорогу.

– Вот ведь идиот, – подумал он, глядя, как бордовая легковушка лихо обходит по встречной хлебный фургон, – допрыгается.

Все загрузились в машину. Дедушка забросил вымытый горшок в багажник, втоптал сигарету в песок и вернулся за руль.

И снова были ели. Потом сосны вперемежку с пыльными березами. Через белые опоры моста блеснула река. Осталась позади. Стал накрапывать дождь. Припустил сильнее. И ровная стена деревьев за окном потемнела и насупилась. Песок по обеим сторона асфальта мгновенно расползся в жидкую грязь. Но дождь стал затихать.

Задремала мама. Задремал Николенька. Задремала тетя Зина.

Дедушка неторопливо пристроился в хвост КАМАЗу, груженому кругляком. В приоткрытое окно пахло влагой и пиленой сосной. Дедушка включил радио, покрутил ручку, ловя волну.

Но тут идущий впереди КАМАЗ начало кренить на повороте. В лобовое стекло «таврии» полетела жидкая грязь. Грузовик ревел, стараясь справиться с грязной жижей и вновь встать на асфальт. Что-то лопнуло, звякнула цепь. И несколько бревен покатилось из кузова, целясь прямо в лицо дедушке.

Николенька не стал раздумывать. Он сердито ткнул маму кулачком в бок и заревел.

– Что? – встрепенулась она, сонно моргая. – Что такое? Придавила? Извини, зайчик, уснула мама…

– Не-е, – кричал Николеньлка, – нада! На-ада!

– Что, что надо? – переспросила мама. – Болит? Кушать? Водички?

– На-ада! – закричал Николенька, стараясь выжать из глаз слезы.

– По заднице бы надо, – философски заметил дедушка, все же неторопливо убавляя газ.

Машина остановилась. Под теткины «Да что ж это такое?» мама вытащила Николеньку, собираясь все-таки последовать совету дедушки. Но Коля тотчас затих.

– Пить, – спокойно сказал он. – Кусить.

И показал пальцем в рот, где томились в бездействии четыре новых молочных зуба.

Мама со вздохом взяла сумку, открыла пюре, достала ложечку и бутылочку.

– Да, у семи нянек… – брезгливо подумал шофер КАМАЗа, глядя в зеркало заднего вида на высыпавшее из «таврии» семейство, нервно плясавшее вокруг маленького тирана. – По заднице бы его.

– Где мой сладкий мальчик! – воскликнула бабушка, как только машина остановилась у крыльца. Мама протянула ей в дверь Николеньку, и бабушка тотчас подхватила его на руки и принялась целовать в круглые щеки: – Вот он, мой ангелочек!

– Ангелочек, – устало пробормотала мама, выбираясь их машины. – Видела бы ты, что этот ангелочек в дороге творил.