Нить

Нить

- Всё с собой взял, ничего не забыл? – голос назидательный и непробиваемый, как священный лоб брамина.

До чего же утомительно.

- Агась.

- А кофты? Их не забыл? Там сейчас холодно.

Там то? Ну да, не Сибирские тропики.

- Взял.

Не сказать, что не ценю сёстринскую заботу, но, чёрт возьми, это всего лишь другой город. День-другой езды. То же измерение, та же эпоха, и даже тот же материк. А причитает так, словно уже горят мосты. Будто заносит обратные пути. Словно бы зарастают знакомые тропы.

- Спортивную одежду брать не будешь? Почему ты, кстати, зал забросил?

Потому что не твоё дело.

- Значит так, сестрица, скажу тебе по секрету, в контексте наших доверительных отношений. Обленился я конкретно.

- Зря. – Говорит, продолжая перебирать вещи, которым уготовано надломить мне спину. И тут ей попадается странная находка, - О, смотри, а это что за папка?

Как? Из какого пыльного угла?

- Отдай! Ты где её взяла?

- Да тише ты. Чего подскочил? Что там? Любовные признания?

- Дура! Не твоего ума дело!

- Ох, какой ты. Ну и сгребай быстрей! Дурак!

Уходит, мягко хлопнув дверью. Не так, как раньше, когда моложе были: со штукатурной осыпью. Закрылась на кухне, зазвенела посудой, заплескала водой. Кофейная гуща неспешно разъест накипь обид.

Зря накричал. Ведь ничего не произошло. Только тронула папку. Старые воспоминания. Клубок пульпита. И всё же, без спроса теребить чужой нерв – не лучшая идея.

Молния скользнула, обнажила матовые от пыли диски, не менее пыльные фотокарточки, листы. Каков раритет. Закладка в прошлое. Письма неотправленные и письма возвращенные, написанные корявым мальчишеским почерком, неуверенной рукой. Потускневший снимок, с которого на меня смотрит она - та, которую нежно «Страстью» называл.
Та, которую не забыл. Та, которую не забыть, как часть себя.

Она, которая на снимке, не знает, сколько прошло лет. Носившей имя страсти не ведомы перемены. И разбежавшиеся вкось векторы путей. Её взгляд такой же томный и искрящий.

Я это снял, когда сидели у неё. Лет двенадцать назад. Так говорят цифры, ручкой выведенной даты. Ощущения же твердят, что минула не одна жизнь, что пронеслась череда перерождений. Тогда, давно, другой я сидел с ней совсем другой. Обоняние ухватывает вздымающийся из ниоткуда аромат той комнаты, летучие эфиры попперса; до ушей доносится скрежет её дивана. И я вновь чувствую вкус советского шампанского на её губах.

Грубо и слишком резко захлопнул папку – веером рассыпались записки и маленькие флаеры вечеринок, некогда посещённых вместе. Под ними скользнула нить. Зачем бередить места давно отболевшие? Всякое пылкое чувство обретёт покой в остывшем лоне забытья.

На кухне сидит сестра, театрально уставившись в окно, наблюдает неспешный излёт снежинок. Васильковая лента в волосах узором вторит инею. Рядом кружка с мерно кружащим кофейным дымком. Из раковины подмигивает латунным блеском опорожнённая турка.

- Эй, а чего на меня не сварила?

Ковер гасит звук шагов, и мой голос застает её врасплох. Вздрагивает, но не отвечает, словно бы, не слышит. Толкаю в мягкое девичье плечо.

- Где мой кофе, говорю?

- Сам себе свари. Дурак.

Ах, точно. Была ведь ссора.

- Прости. Вспылил. Зря я.

- А то не знаю! Из-за какого хлама кричать на родную кровинку. Оно того хоть стоило? Что там?

Она что-то говорит, но слова бьются о невидимый барьер и с шелестом опадают вниз. Я её не слышу – смотрю на алую нить, что тянется от меня и уходит в другой конец комнаты. Капрон что ли? Потянул – ни в какую. Где ножницы? Тянусь за ножницами – «вжих» – нить цела.

- Что там?

Поднимаю взгляд, вижу Андрюхино разрумяненное виски лицо. Синий шнурок на его руке брякает о стакан, звенит, как буддийский колокольчик. За спиной сидят Виталя с Жекой, предаются воспоминаниям и неприлично громко ржут.

- Там, Андрюх, простор и перспективы. Чё тут сидеть, в нашем нищем миллионике? Чё огромная деревня, ей богу. Глоток много, кислорода мало.

- Так-то да, но, братец, ты прикинь: новое место, всё незнакомо, никого не знаешь. Ни близких, ни связей. А здесь все свои. Всё родное.

- Действительно, как это я сразу не уловил? А чё, оно и верно: давай-ка сядем все подружней в кружок такой родной и близкий, возьмёмся за руки и будем друг друга по спинке похлопывать, да подбадривать. «Чё, без работы? Ну и ладно. Зато всё родное! Тлен родной, что б его».

- Да ну тебя в петлю. Ты, лучше, подумай вот над чем: кем станешь, оторвавшись от корней?

- Так вопрос ребром ставишь? Хорошо, друже, дай только уточню: значит, ты говоришь, что другой город обтешет выступы и сделает человека этаким гладеньким болванчиком – подрезавшим корни, забывшим самого себя? Такая, значит, вилка: дерзнуть и стать другим, или прозябать и остаться прежним, свойским?

- Не сгущай. Ты же понял, о чем я?

- Понять-то понял. Вот только что ты предлагаешь? Рукой махнуть и здесь остаться? Пойти жухлым манагером в такой же жухлый магазин? Или как Лёха, едрят его черти во все промежутки по три раза, в коллекторы уйти? Сделать выбор: парить или дербанить? Что-то я себе такого позволить не могу. Остатки совести не позволяют.

- Совесть есть, а страха нет? Не боишься, что не срастётся?

- Да в лицо я твоему страху смеялся и морды корчил. Знаешь, чё скажу? Если останусь здесь – точно не срастётся. А там шансы есть. Поверчусь, да пристроюсь.

- Ай, да чё с тобой разговаривать? Сумасброд. Ты всегда таким был?

- Не знаю, наверно всегда.

Пытаюсь вспомнить. Разбрасывая руками образы, на ощупь по мягким гладким стенам скатываюсь в чёрное пространство. В темноте в ряд выстроены три десятка тел. Фигур ряд, до удивления похожих друг на друга, и на меня похожих тоже. Так похожих, как ком, катящийся с горы, походит на самого себя двумя оборотами раньше. Исходник – тот, что стоит первым – самый юный: создание четырнадцати лет. Я его помню: он тот, в котором проклюнулось сознание. За ним идут другие, следующие, и так до последнего меня. Каждый из них – это полугодовой срез. Эволюция личности на примере одного сапиенса. Каждый следующий выше предыдущего, а последняя дюжина и в плечах пошире. Однако, какие-то смурные. Лишь некоторые лица удерживают улыбку. Пристально рассматриваю самых первых, ищу ответ на Андрюхин вопрос. Осматриваю все полости, следую за изгибом жил, пульсацией вен. Всматриваюсь в рисунок фонтанирующих реакций, бегущих бледными огоньками по сетям синапсов. И, и… И не нахожу ни смелости, ни сумасбродства. Как так? Продолжаю обыскивать самого себя на наличие имманентных качеств, но поиски тщетны, как попытки экономистов нащупать руки рынка.