Ночи Калигулы. Восхождение к власти

Глава XL

  Тиберий в последний раз в жизни ехал в Рим.

  В поездку он взял с собой любимого повара, любимого лекаря, любимого астролога, полдюжины изощренных спинтриев и любимую змею. Змея – пятнистая обитательница влажных африканских лесов – дремала в позолоченной клетке, которую несли два раба, продев длинный шест в массивное кольцо.

  Часто делались остановки. Император, кряхтя, выбирался из носилок и подходил к змеиной клетке. Он подолгу любовался чешуей, неуловимо меняющей цвет, и тонким раздвоенным языком, свисающим изо рта. Маленькие круглые глазки змеи неотрывно следили за Тиберием. Если предположить, что змеи умеют думать, то мысли этой звучали бы примерно так: «Ты, человек, смотрящий на меня сквозь прутья тюрьмы, в которую посадил меня ради собственной утехи. По твоей воле я покинула лес, где мои собратья, подобно гибким лианам, свисают с узловатых ветвей вечнозеленых деревьев. Я ненавижу тебя. Ты лишил меня удовольствия дикой охоты. Я забыла, как сладко напрягается длинное тело, когда мелкая тварь прошелестит вблизи меня. Но ты мудр. Ты приносишь мне дохлых мышей и кроликов, чтобы я отяжелела, объевшишь неподвижной, мертвой пищей. Иначе я проскользну сквозь частые прутья и с удовольствием поохочусь за тобой!»

  Тиберий, не отводя от змеи зачарованного взгляда, протянул правую руку. Раб вложил в нее подносик с предварительно изловленной и задушенной мышью. Император наколол мышь на длинный нож и осторожно просунул в клетку. Змея лениво сдвинула тяжелые кольца и неспешно натянулась открытым ртом на предложенную добычу, убитую не ею.

  Тиберий с улыбкой радостного изумления наблюдал, как мышь постепенно исчезла в пасти змеи. Серый хвостик выглядывал из растянувшегося рта, словно второй язык – не раздвоенный. Затем и он втянулся. По длинному змеиному телу от головы до желудка медленно двигался комок, формой отдаленно напоминающий проглоченную мышь. Змея неколько раз моргнула круглыми глазками и задремала. До следующего кормления.

  Император понюхал ладони. Они пахли дохлятиной. Брезгливо скривившись, Тиберий вытер руки о серую тунику стоящего рядом раба.

  Он по-быстрому отведал хлеба с сыром и маслинами, и снова забрался в носилки. Закутавшись в покрывала от зимней стужи, Тиберий меланхолично смотрел на унылые равнины и бурые холмы.

  Стоял холодный и слякотный декабрь 784 года от основания Рима. Прошло больше года после казни сыновей Германика и смерти Агриппины Старшей. Год назад труп Элия Сеяна сбросили на ступени Гемонии. А Тиберию казалось, будто это случилось вчера...

  Моросил мелкий нудный дождь, временами переходящий в мокрый, тающий снег. Болезненное тело императора укрывали три шерстяные туники и два толстых плаща. Тощие ноги были тщательно обмотаны узкими шерстяными полотнищами – от холода. Тиберий, поеживаясь, завидовал северным варварам, которые без стеснения носили вульгарные – но такие теплые! – штаны.

  На горизонте показался Рим – беспорядочный муравейник на семи холмах.

  - Стойте! – крикнул император. Его била нервная дрожь.

  Центурион передней когорты дал приказ остановиться и поспешно подбежал к цезарю. Короткий меч в кожаных ножнах ударялся о мускулистые ноги при каждом шаге. Центурион придерживал его левой рукой. Запыхавшись, он остановился перед Тиберием.

  - Я не хочу в Рим! – широко открыв глаза, шептал император.

  Центурион медлил, ожидая точного распоряжения. Если император велит возвращаться – прийдется безропотно проделать обратный путь до Неаполя.

  - Саллюстиевы сады... – задумчиво бормотал Тиберий. – Я остановлюсь на тамошней вилле. Пусть сенаторы и патриции потрудятся навестить меня там. Но в Рим я больше не войду!

  - Как прикажешь, цезарь, – поклонился центурион.

  Медлительная процессия сделала поворот и, огибая толстые городские стены, неспешно поползла к указанной Тиберием вилле.

***

  Вечный город отчетливо виднелся с террасы Саллюстиевой виллы. Узкие кривые улочки, каменные дома, красно-коричневые черепичные крыши... Когда Тиберий прищуривался, то ему казалось, что он различает людей – маленьких, бессмысленно копошащихся букашек. Каждый римлянин, в распаленном ненавистью воображении Тиберия, был предателем, сторонником подлого Сеяна. Или, по крайней мере, недовольным нынешним правлением. И эти предатели, сторонники измены или просто недовольные ожидали за стеной. Они бессовестной толпой сползались на виллу, где ждал их император.

  Тиберий тоскливо вздохнул и вернулся в зал, воображая, что входит в клетку с хищниками и ядовитыми змеями. А гости – в большинстве случаев вовсе не изменники и не предатели – видели ползучего гада или лукавого зверя именно в Тиберии.

  Под хриплые завывания преторианских труб император прохромал к приготовленному креслу. Уселся, небрежно поправляя длинную лиловую мантию, и осмотрел притихших гостей привычно подозрительным взглядом. Цвет Рима стоял перед императором. С правой стороны – сенаторы. «Подлые предатели!» – хмуро подумал Тиберий, мельком замечая знакомые лица. С левой – всадническое сословие. «Ленивые бездельники!» – сделал вывод император.

  Рядом с императорским креслом стояли табуреты для членов его семьи. Пять подростков – все что осталось от широко разветвленного рода Юлиев-Клавдиев. По правую руку – внуки Тиберия: сын Друза, Гемелл, застенчивый мальчик двенадцати лет. Чуть поодаль – единственный выживший сын Германика, чье полное официальное имя – Гай Юлий Цезарь Германик. Но римляне давно зовут семнадцатилетнего юношу звучным прозвищем Калигула.