Носки и жизненные неурядицы

Носки и жизненные неурядицы

Носки жили на одной полке с трусами, колготками и прочим бельём. Всего  носков было шесть пар, и эти пары никогда не расставались. Они слышали, конечно, истории о местах, где пары носков не могли продержаться и нескольких дней: то один из пары попадал по диван и оставался там навсегда, то его съедала собака, то он улетал с балкона — истории были одна другой ужасней, и носки с той полки, о которой речь, иногда любили обсуждать их. Было в этих обсуждениях что-то сладковато-страшное, приятное и тревожное одновременно. Но на этой-то полке царили порядок и покой.

Пара оранжевых с коричневыми полосками носков жила на полке недавно. Они были столь же преданны друг другу, как и другие. Но однажды — кто теперь вспомнит почему, они поругались. Может, заспорили, кто из них правый, а кто левый (у носков это не всегда понятно, то ли дело туфли), может, один носок сказал другому, что тот вот-вот протрётся (а это всё-таки обидно). Наконец, может, так вышло, что эта, оранжево-коричневая, пара поспорила с другой, чёрно-белой, парой, у кого выше содержание хлопковых волокон, а в пылу спора вдруг рассорилась между собой. Всякое бывает, но главное одно — поссорившись, носки перестали сворачиваться в один шарик, что, как известно, является базовым проявлением заботы о технике безопасности для носков, если те не хотят окончить свою жизнь в одиночестве в мусорном пакете.

Другие носки предпочитали не вмешиваться. Одно дело — спорить о разных глупостях вроде процента хлопковых волокон, другое — давать советы по личным вопросам. Тут паре носков уже лучше самой разбираться, решили дружно обитатели полки. И последствия не заставили себя ждать: однажды после стирки на полке оказался только один из оранжево-коричневых носков. Второй пропал.

Сначала никто особо не беспокоился, в том числе и второй оранжево-коричневый. Всякое бывает, в конце концов. Носок мог сохнуть дольше обычного, мог случайно оказаться на полке с одеждой — такое уже случалось, и в течение дня запропаший носок возращался на место. Но ни в этот день, ни в следующий носок не появился. Второй (он предпочитал считать себя левым) оранжево-коричневый носок сначала не беспокоился по-настоящему, потом уже просто делал вид, что не беспокоится. Но, наконец, он не выдержал.

— Куда делся правый носок? — спросил он у чёрных колготок, которые всегда лежали рядом на полке. Те только недоумённо изогнулись.

— Вы не видели мой правый носок? — обратился он тогда к двум других парам носков (остальные сушились после стирки). Но другие носки предпочитали не вмешиваться, да и сама мысль, что с ними может произойти то же — один из их пары может пропасть по-настоящему — ужасала настолько, что лучше вообще об этом не думать.

Затем носок хотел было обратиться к чулкам, но те были ужасно высокомерными и ни с кем не разговаривали.

Тогда он спросил у сгрудившихся у задней стенки трусов:

— Мой правый носок… оранжево-коричневый… может, кто-то видел его?

Те посовещались между собой, и одни — ярко-зелёные в белую полоску — ответили:

— Мы не видели, но мы можем спросить у одежды полкой ниже. У нас с ней есть кое-какие связи.

— Я буду очень благодарен!

Под «кое-какими связями» трусы подразумевали непарную гетру, которая несколько лет назад застряла в щели между полкой и стенкой шкафа да так и осталась. Гетра, несмотря на непарность, духом не падала и иногда вела переговоры от лица обитателей бельевой полки с обитателями одёжной полки.

Только и эти связи не помогли: через каких-то пять минут гетра ответила, и выяснилось, что никакой оранжево-коричневый (правый) носок не полку с одеждой не попал.

После чего оранжево-коричневый носок впал в отчаяние. Сначала он ни с кем не разговаривал, а только тосковал в углу полки, почти рядом с трусами. Те его не осуждали, хотя мысль о парном сосуществовании и казалась им нелепой. Они-то сами, по их словам, обладали двойственной природой или даже тройственной, трудно сказать. Как бы то ни было идея множественности, заключённая в их сущности, избавлялись их от необходимости искать себе пару. Но — и этим трусы отличались от колготок — они признавали, что кому-то пара может быть необходима, а потому не смеялись над одиноким левым носком.

Через несколько дней носок не выдержал своего тоскливого молчания и принялся жаловаться на одиночество.

  — Я не боюсь, — говорил он, ни к кому специально не обращаясь, — что меня выбросят, что я окончу жизнь среди пищевых отходов или в горе строительного мусора. Нет, это меня не страшно. Но я остался один, мне не с кем свернуться уютным шариком… а ведь мы поругались, и я даже не помню почему! Ах, если б только мы не ругались! Если б только из-за этой глупости мы не перестали сворачиваться шариком, мы не расстались бы, он не потерялся бы!..

 Трусы ему сочувствовали, хотя по природе своей они не склонны были к утешению других, но и к осуждению тоже не были склонны, потому они только сочувственно шевелились и молчали.

Колготки, гордящиеся своей неразлучной парностью, своей, как они называли это, недостаточностью, то и дело прерывали долгие жалобы носка своими презрительными замечаниями:

  — Как можно быть таким жалким! Так сильно зависеть от своей второй половины! Его даже не пытаются выбросить, ему ничто не грозит! И всё же он жалуется! Ах, меня вполне устраивает одиночество!