Новые Русские: Мертвы Закону

* * *

«Будда — засохшее дерьмо на подтирке».

Патриарх Юнмень.

«Кто глумится над Богом, может ли уважать человека?»

Никколо Макиавелли

Испытуемому оставалось пройти еще Темную Комнату и Мертвую Комнату. Испытание не явилось для него неожиданностью. То, что ему предстоит держать последний экзамен, он понял, когда Старший Брат неожиданно вывел его за монастырскую ограду несколько дней назад. Он не покидал стен монастыря несколько лет и зим — больше, да, чуть больше десятка, — но разве то, что произошло несколько дней назад, удивительнее того, что по ночам луну порой закрывают мохнатые тучи, а потом она вновь освещает тренировочную площадку перед дасаном?

Ему дали одежду мира — того мира, который был оставлен ему Господом и который он добровольно оставил так давно. Тогда, впрочем, он был мал. Первые семь лет жизни всегда вспоминаются лишь отдельными эпизодами — только потом человек начинает оставлять следы на бумаге, помогающие ему восстанавливать в памяти кажущуюся непрерывность своего бытия. Но странный человек привел его сюда, и с тех пор внешний мир стал ему более понятным. В нем была нарушена гармония, этот мир постоянно совершал неверные движения, а он был слишком мал тогда, чтобы знать — как двигаться в ответ, чтобы восстанавливать постоянно нарушавшуюся гармонию.

Он и сам совершал неверные, еще больше разбалансирующие это бытие движения. Он помнил зиму, потому что зимой ему приходилось есть объедки в больших людных залах и ночевать на чердаках. Зимой его били те люди, которые готовили или потребляли пищу в теплых от жарких железных плит помещениях. Он помнил лето, потому что летом можно было бегать везде, почти не заботясь о ночлеге или пропитании, чувствовать себя свободным от необходимости возвращений. Летом его били те люди, которые возделывали или охраняли еду, растущую из земли. Он помнил приятелей — одного, постарше, застрелили в чужом саду другие после этого случая разбрелись кто куда...

Родителей он не помнил, их место в его памяти занимали голод и боль.

Но эти ощущения научили его едва ли не большему, чему могли бы научить ребенка родители-тихо и дерзко нападать, ходить неслышно, стремительно убегать и ловко уворачиваться, когда убежать не удавалось.

В тот день, последний во внешнем мире, убежать не удалось: хозяин сада ловко перемахнул через забор и сшиб его ударом ноги. Затем, вторым ударом, заставил отлететь в угол между забором и домом и подошел к едва успевшему вскочить на ноги мальчику с выдернутой из частокола жердью:

—   В милицию, гаденыш, попасть надеешься? Чтоб потом опять мои персики ворвать?

Метнуться под ноги и проскочить между ними не удалось, хозяин сада предугадал этот маневр и, отбросив беглеца в тот же тупик, начал орудовать палкой. Пришлось уворачиваться, подставлять под удары руки, бедра... не забывая при этом истошно вопить и плакать.

Когда за спиной хозяина сада вырос странного вида прохожий, появилась надежда, что за него заступятся. Но странный прохожий минут пять еще просто молча стоял, наблюдая, опираясь на твердую тонкую палку средней длины.

Удары сыпались без остановки, они были достаточно сильными, эти замахи большого взрослого человека. Отметив для себя, что мальчик замолчал — не осталось сил на имитацию плача и раскаяния, — и отчаяние начало постепенно сковывать его движения, прохожий негромко произнес:

— Наказание мне кажется достаточным. Не могли бы вы закончить?

Он  испуганно отступил, когда вошедший в азарт хозяин сада, развернувшись, замахнулся на него

палкой.

— Этот гаденыш повадился в мои сад. — И, забыв еще раз отпихнуть ногой пытавшегося

использовать этот момент для прорыва ребенка, вернулся к делу.

Прохожий так же быстро сделал шаг вперед, коснулся пальцем шеи мужчины, и тот повалился в пыль лицом вниз. Мальчик вскочил и попытался выбежать из предательского закутка.

— Постой! — Этот прохожий казался еще ужас нее, еще опаснее хозяина сада.

Но, возможно...

Прошмыгнуть мимо него не удалось. Длинные пальцы сжали ему плечо, и мальчик понял вдруг, что не только руки, но и ноги, словно налившись свинцом, отказываются ему служить.

— Ты сирота? Мальчик кивнул.

— Иди со мной.

Так началось их путешествие — короткое для взрослого, но показавшееся ужасно долгим семилетнему беспризорнику.

Они миновали горы, которые до этого мальчик видел лишь издали, затем он с изумлением обнаружил, что на свете существуют пространства, сплошь покрытые песком, и успел испугаться, что здесь его бросят, в этой пустыне, из которой он никогда не найдет дороги обратно. Потом показалась почти пересохшая речка, однако вокруг нее еще что-то зеленело, но после непродолжительного ривала они снова двинулись в глубь пустыни, полдня пути, и только тогда невообразимым

Разом в царстве мертвых песков впереди затемнело строение. Мальчик завороженно смотрел на приближающийся с каждым его шагом длинный частокол — откуда здесь, в пустыне, эти высоченные — по два с половиной метра каждое, не меньше, — заостренные бревна? В сознании уставшего, измученного ребенка надеждой затеплилась мысль, что за этим сказочным частоколом лежит совсем другая земля, приветливая, теплая равнина с реками и зеленой травой, с персиковыми садами без сторожей...