О, леди д'арбанвиль / У ног твоих

О, леди д'Арбанвиль / У ног твоих

- Концовка -

О, моя прекрасная леди д'Арбанвиль, отчего печаль сегодня застыла на твоем прекрасном лице? Рыжие волосы разметались пушистым облаком по пожелтевшему бело-розовому шелку старинного платья, безжалостно спутываясь. Этот цвет определенно тебе не идет, равно как и выцветшие бинты, обвивающие твои тонкие запястья изящными змеями. Тебе больше к лицу красный — цвет крови, проступившей через тонкую марлю. Твои прекрасные бледные губы сжались в узкую полоску, выражая слабое неудовольствие происходящим, дыхание слишком слабо. О, любимая, как я тебя понимаю! Ты не терпишь, когда кто-либо тревожит твой ангельский сон. Но на этот раз ты даже не хмуришься, как обычно любишь это делать, ты слишком устала. Я разбужу тебя завтра, смысл моих дней.

О, моя прекрасная леди д'Арбанвиль, свет очей моих, ответь мне хоть что-нибудь, не смотри этим молчаливым корящим взглядом в пустоту. От этого взгляда на моей коже появляются мурашки, я пугаюсь, сам не понимая чего. Дай хоть прикоснуться к твоей холодной белой руке, будто высеченной из самого чистого мрамора, дай приласкать тебя по щеке, на которой не осталось даже намека на былой румянец. Не отвечай мне таким ледяным равнодушием, от которого душа разрывается на части.

О, моя прекрасная леди д'Арбанвиль, разве я был тебе плохим мужем? Разве ты получала отказ хоть в чем-либо? Разве я делал тебя несчастной, королева моих снов, мечта моя? Молчишь... За что ты обрекаешь меня на эту вечную пытку, на это вечное самоистязание? Может, смысл бытия моего и есть в поиске ответов на все эти вопросы? Скажи хоть слово, сокровище мое, я тебя молю, ответь мне в последний раз. После этого я клянусь, я оставлю тебя в покое навек, не объявлюсь больше на твоих глазах.

Миледи, моя миледи, как же виноват я пред тобой. О, один только Бог ведает, насколько я виноват! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, верного своего слугу? Я готов молить тебя о прощении до поздней ночи, стирая колени в кровь, срывая голос в нескончаемых мольбах и молитвах. Бледный цвет кожи из-за потери крови тоже тебе не к лицу. Твое сердце слишком безмолвно. Оно больше не бьется, подобно птице, запертой в неволе, ударяющейся о прутья своей золотой клетки. Почему же мне так горько от осознания этого? 

Прости меня, любовь моя! Поправляю в последний раз алую обивку гроба, что столь ярко контрастирует с бледной и тонкой твоей фигуркой. Госпожа моя, даже когда ты будешь лежать в сырой земле, я буду тебя любить. Сверкающая сталь ножа, который сжимаю я в своих руках, вечно будет служить немым напоминанием о моем горе.

 

- А что же было до?..-

Тихий шорох платья по полу пробуждает меня от дремоты. Поднимаю голову — ты проносишься призраком мимо меня, обращая внимания не больше, чем на борзую зольного цвета, лежащую в моих ногах. Зверь рычит на нелюбимую им хозяйку, за что сразу же получает тростью и, жалобно скуля, забивается под кресло.

С усмешкой смотрю тебе вслед, любовь моя, не находя причины сегодняшней спеси. Я ведь помню, как взял тебя совсем гадким утенком, сразу же рассмотрев огромный потенциал твоей будущей красоты. Тебе тогда было всего четырнадцать, у тебя были тонкие худые руки, острые ключицы, пышное облако рыжих непослушных волос и смешные носы черных туфель, торчащие из-под подола платья. Я влюбился в тебя сразу же, когда услышал твою восхитительную игру на фортепиано: своими длинными пальцами ты пробегала по клавишам, будто гладила их, вызывая у окружающих желание закрыть ладонями уши, лишь бы не слышать пыток прекрасного инструмента. Никто не аплодировал, кроме меня. Твой отец в тот же день дал свое согласие на наш брак — для него ты была негодным товаром, в отличие от своих сестер, красавиц с великолепным образованием и всевозможными талантами. Он поспешил избавиться от тебя как можно скорее и, более того, его привлекало благосостояние моей семьи и положение в обществе. А ты в тот же день меня возненавидела, прокляла, обрекая на вечную участь быть нелюбимым тобой.

Я тогда лишь посмеялся, целуя твое тонкое запястье, обтянутое прозрачной кожей, под которой просвечивали прожилки вен. Глупец! Я был уверен, что твои слова, стоявшие все следующие года в ушах гневным окликом, являются лишь словами глупого строптивого ребенка.

— Ненавижу Вас, сумасшедший господин! — закричала ты, и сразу же получила пощечину от отца.

Ему было наплевать на слухи, ходившие о том, что я невменяемый. Ты же, в твои наивные четырнадцать уже придавала этому значение.

Да, у тебя были задатки красоты, но были и задатки дурного характера, но любовь делает нас слепыми, и я отказывался это замечать. До самого дня нашей свадьбы. Ты вырывалась, когда твой отец вел тебя к алтарю, хамила священнику, плакала, в конце концов, но ничто не могло заставить меня отречься от тебя. Я лелеял в себе надежду, что ты поймешь мою личность, мой мягкий добродушный характер, но годы шли, а этот момент так и не наступил.

Сколько я себя помню, люди всегда относились ко мне с пренебрежением и предосторожностью. Я на них не обижался. Как еще им было относиться к одержимому? Лорд д'Арбанвиль, мой отец, считал меня исчадием ада, его пугал мой замкнутый характер, сменяющийся приступами активности и живости. Зато его всегда радовал мой брат. Бойкий, задиристый мальчишка, вечно лезущий не в свои дела. Лорд души в нем не чаял, мечтал сделать единственным наследником, а мне прочил церковную службу, лишь бы только я скрылся с глаз его долой.

Однако, резвость моего брата сыграла с ним злую шутку, когда он, зная, что я не умею плавать, и желая насолить, начал раскачивать веревочный мост над рекой в лесу, что прилегал к нашим владениям. Да, я тогда упал в воду, но вовремя успел схватиться за него и он вместе со мной полетел с моста. На счастье, мне удалось выплыть, держась за брата. Но на следующий день он слег с воспалением легких, а я отделался обычным насморком. Болезнь источила его силы очень быстро, и вскоре у нашего отца остался только один сын.

Ты была абсолютно такой же, как все эти люди, презирающие меня, тебя не привлекали даже богатства, которыми я владел. Я пытался купить твою привязанность, даря тебе дорогие украшения, привезенные из-за морей, шелковые шали, прекрасные платья, сшитые по последней моде, но ничто не радовало тебя. Поначалу, ты отвергала все мои подарки с праведной скорбью на лице, предпочитая носить то старье, что привезла с собой из отцовского дома, потом же осмелела и стала сама требовать покупать новую мишуру, которая, как ты считала, делает тебя прекрасней.

Помню нашу первую брачную ночь, я тогда приоткрыл дверь в твои покои и увидел тебя, сжавшуюся на шелковых простынях, с ужасом смотрящую на меня. Ты смотрела взглядом зверька, загнанного в ловушку жестоким браконьером, готовящегося к гибели.
Твое лицо было мокрым от слез, глаза покраснели — ты плакала. Это были не те истерические рыдания, полные проклятий, которыми ты меня одарила сполна перед нашей свадьбой и во время нее. Тихий плач, полный тоски и печали. И как я понял потом, стыда.

— Я... Я... Порченная, — заикаясь, пробормотала ты.

От этих слов, по правде говоря, я просто оторопел. Мне нужно было время, чтобы смириться с этой мыслью. Наверное, ты ожидала, что я буду кричать, или может даже бить тебя. Но я не желал представать таким в твоих глазах, потому просто тихо вышел. Я к тебе так и не прикасался в эту ночь, не мог позволить себе испугать тебя, окончательно упасть пред тобой. Кажется, ты оценила этот мой душевный порыв, и с утра на твоем лице было уже меньше неприязни. Но знала бы ты, родная моя, как потом я злился. Нет, я был в бешенстве! Заперевшись в своих покоях, я колотил стены кулаками, сметал с камина подсвечники из яркого бирюзового малахита, разорвал несколько подушек, перья которых потом летали по всей комнате. Я проклинал твоего отца — этот старый пройдоха знал, почему хотел побыстрее избавиться от тебя. И поэтому мое быстро принятое желание жениться на тебе было сразу же одобрено! Ему просто был нужен дурак, который попадется в хитро расставленные сети лжи. Уверен, что и тебя он научил, что нужно говорить и как себя вести в эту ночь, только бы я не узнал правды. Но ты оказалась слишком честна, именно за это я бесконечно благодарю тебя, мой земной ангел.

Мне казалось, что твое ледяное сердце начало оттаивать. О, как же я заблуждался! Ты просто стала немного терпимее ко мне, но по-прежнему избегала моего общества и разговоров со мной. Относилась ко мне, как к злому рабовладельцу. Так и называла меня — хозяин, будто ты была вещью, незаконно оказавшейся в моих руках, вещью, что я забрал у кого-то другого.

Пташка моя, разве мог я помыслить, что твое юное сердце уже было подарено кому-то другому? Я понял это только, когда приобрел привычку караулить у твоей двери ночами в те дни, когда ты отказывалась выходить даже к ужину. Часами я сидел на холодном мраморном полу, прислонившись головой на косяк из красного дерева, слушая твои крики, полные злости, обличения меня, клятвы в любви какому-то неизвестному мне молодому человеку. Помню, его звали Адриан. Мне не составило особого труда навести справки, и узнать, что он являлся твоим кузеном и быстро и успешно женился на богатенькой овдовевшей графине, что была старше его на четверть века.

Иногда мне кажется, что безумен вовсе не я, а ты, моя дикая молодая жена. Ты часто злишься, особенно когда у меня выдается настроение лично позвать тебя к завтраку с утра. Ты швыряешь вазы в дверь, дорогие статуэтки. О, сколько ни в чем не повинных дорогих безделушек приняло смерть из-за твоего дурного настроения! Но я тебя ни в чем не виню, я дарю тебе это право вести тебя в этом доме как тебе заблагорассудится, ведь это твой дом тоже. Лишь бы хоть что-то смогло вернуть тебе звонкий смех той четырнадцатилетней девочки, которую я имел неосторожность полюбить в тот прекрасный (или все же ужасный) день.

Бывает же так, я вроде совсем недурен собой. Множество дам слали мне любовные записки, не пугаясь слухов о моей нелюдимости. Но всех я безжалостно отвергал, понимая, что ни одна из них не достойна того чувства, которое я был готов дарить. А когда я увидел тебя, то сразу понял, что вот ты, моя единственная. Когда твой отец вложил твою ручку в мою ладонь, я стал самым счастливым человеком на свете. На тебе было тогда платье с туго затянутым корсетом, из-за которого ты едва дышала, метры шлейфа из белого с розовинкой брюссельского кружева укрывали пол плотной пеленой. Ты опустила глаза из-за еле сдерживаемых слез. А по дороге в мои владения плакала, уткнувшись в бархатистую обивку кареты, ничуть не стесняясь моего присутствия.

Понимаю, мое дитя, ты ощущаешь себя живущей в клетке, хоть и золотой — тебе не разрешается выходить за пределы поместья. Поверь мне, я никогда не хотел держать тебя при себе узницей, но кто же в здравом уме решится дать волю однажды попытавшейся бежать? Конечно, я все устроил так, чтобы ты и не догадывалась, что я узнал об этом, ведь на момент твоей выходки я пребывал в отъезде. Однако, на самом деле верный дворецкий доложил мне об этом сразу же и ему было велено найти тебя и вернуть.

По правде говоря, это событие здорово подкосило мое здоровье. Я стал еще реже появляться на людях, больше времени начал проводить в постели или просто дремать в кресле, аппетит испортился. Зато мне показалось, что ты стала вести себя сдержанней со мной. Наверное, ты подсознательно чувствуешь мою болезнь и это тебя радует.

Из моих мыслей меня вырывает звонок дверного колокольчика. Дворецкий оповещает, что для Леди пришло письмо. Оно помечено твоим фамильным гербом — двумя вцепившимися в друг друга ястребами. Тонкая бумага пахнет едким парфюмом твоей матушки, и в моей голове начинают зарождаться смутные догадки. Твой отец никогда тебе не писал с того момента, как ты вышла за меня замуж. Тем не менее я отношу тебе письмо.

Ты выхватываешь его из моих рук с таким нетерпением, словно оно сейчас исчезнет на твоих глазах. Твои резкие движения сравнимы с прыжком дикой кошки, желающей поймать свою ускользающую добычу. Срываешь сургучную печать и принимаешься вчитываться в строчки, написанные быстрым летящим почерком. А потом начинаешь звонко хохотать и лихорадочно кружиться по комнате, конверт вылетает из твоих рук.

Я очарован твоим счастливым смехом, радостью в твоих глазах. Поднимаю письмо, с надеждой узнать, что же тебя так обрадовало. Там всего несколько слов. Ярко выделено два из них: "Барон умер". С удивлением продолжаю смотреть на то, как ты радуешься смерти своего отца.

Ты замечаешь смесь эмоций на моем лице и выкрикиваешь:

— Этот старый дьявол мертв! Вы все думали, что это я дьявол? Как бы не так! Это все он! — ты принимаешься вальсировать в обнимку с подушкой.

Понимаю, что мне лучше покинуть твои покои, оставить тебя наедине. Мне тоже необходимо побыть в одиночестве. Нет, моя темноглазая голубка, я тебя не виню в столь бурной смеси эмоций, хотя они неуместны в такой момент. Я прекрасно знаю, что за отношения были между тобой и твоим папенькой. Взаимная неприязнь, царившая между вами, сводила все контакты на нет, но не по твоей воле, мое глупое дитя. Твой отец был крайне невыдержанным человеком, но не будет судить мертвого. Запоздало осознаю, что не запомнил дату похорон и возвращаюсь к тебе.

К моему удивлению, ты лежишь ничком на персидском ворсистом ковре, украшенном затейливыми каплями и витыми ветвями. Твои худые плечи содрогаются, будто от плача. Я опрометью бросаюсь к тебе, глажу по волосам:

— Что случилось, моя богиня?

— Идите прочь, видеть Вас не желаю, проклятый Лорд! — выплевываешь ты мне в лицо, отдергиваясь от меня.

Я покоряюсь твоей воле, ведь она для меня важней всего в этом мире. О, если бы я только имел представление, что за мысли роятся в твоей голове...

Бледное осеннее солнце пробивается сквозь цветные витражи на стеклах, пробуждая меня ото сна. Напольные часы, украшенные крошечными фигурками из слоновой кости, отбили девять утра. Сегодняшнее утро дарит мне прекрасное настроение и, накинув бордовый халат, я поднимаюсь к тебе в комнату, чтобы позвать к завтраку. Я стучу тебе несколько раз, но ты не отвечаешь привычной бранью, и я набираюсь смелости, чтобы открыть дверь без твоего согласия. От увиденного сердце пропускает несколько ударов: ты лежишь в прежней позе, только руки неестественно вывернуты. Сразу бросаюсь к тебе, ты чуть приоткрываешь глаза.

— Простите меня, Лорд, — шепчут мертвенно-бледные губы, ты закрываешь веки.

Я бросаюсь перед тобой на колени, трясу за плечи, бью по щекам, умоляя небо, чтобы ты очнулась, наклоняюсь к твоим губам в попытках уловить дыхание. Хлопнув себя по лбу, я достаю из кармана флакончик нюхательных солей и подношу его к твоим ноздрям. Ты делаешь глубокий вдох, и, открыв глаза, смотришь на меня мутными карими зрачками, и шепчешь: "Адриан, любовь моя, наконец-то мы будем вместе", а потом вновь опускаешь веки, и как я не пытаюсь привести тебя в чувство, у меня ничего не выходит.

Как сомнамбула поднявшись с колен, я вдруг с изумлением убеждаюсь, что моя домашняя одежда заляпана кровью. Не понимая, откуда она взялась, я перевожу взгляд на пол и застываю: ты, моя любовь, моя муза, моя богиня, лежишь в луже крови, рядом валяется кухонный нож и маленькая записная книжка, отделанная кожей и драгоценными камнями. Подняв ее, я принимаюсь перелистывать слипшиеся от багряной жижи страницы, жадно впиваясь глазами в строчки, написанные аккуратным каллиграфическим почерком, кое-где поблекшие и размытые от слез. От некоторых записей, мое сердце болезненно сжимается, я все отчетливей осознаю, какие невыносимые душевные муки ты испытывала, находясь в этом доме. И какая лютая ненависть ко мне и к твоему отцу жила в твоем сердце все эти годы. Последняя запись в дневнике, датированная вчерашним числом, гласит: "Мои силы на исходе, я больше не могу томиться этим бессмысленным ожиданием. Сначала смерть отца обрадовала меня, я было решила, что смогу вернуться обратно домой, как с проклятым Лордом будет покончено... Но нет, этого никогда не будет. Со смертью барона я больше никто в своем доме, я знаю. Ни мать, ни сестры никогда не примут меня обратно. Я вижу лишь один выход... Я ухожу к тебе, любовь моя! Пусть все жалеют о том, что они сделали с нами".

Я обессиленно опускаюсь на кровать, на которой еще сохранился твой запах, и понимаю, что после твоего ухода в моей бренной жизни больше ничего не осталось...



Отредактировано: 25.09.2016