Об одной ловушке

Старая Амет умирала со вкусом и расстановкой. Она с таким наслаждением подошла к этому вопросу, что казалось, она и рождена была не для ведьмовского искусства, не для освоения лечебных свойств можжевельника и крапивы, а для того, чтобы мучительно умирать. Она сохраняла разум в себе, но усиленно прикидывалась безумной. Она знала, что её смерти ждут три ученицы, которые и должны принять её великую силу, разделив между собой, и каждый раз злорадно замечала им:

–Я ещё жива, а вы всё также бездарны!

Они реагировали по-разному. Алекто – самая старшая, хмурилась, мрачнела ещё больше и низко склонялась над какой-нибудь работой, чтобы не видела старая Амет её лица, её глаз, уже выцветающих от людской жизни, от людской слабости. Алекто очень нуждалась в настоящей ведьмовской силе, что скрепила бы её способности, направила бы их в нужную сторону. У Алекто начинался разлад в душе и от того разлада, от неопределённости страдало и болело всё тело, чутко отзываясь на её настроение.

Но Алекто молчала. Сцепив зубы, не отзываясь, она вообще не говорила со старой Амет. Она терпеливо приносила ей кашу или бульон, кормила с ложечки, не реагировала, когда Амет плевалась, демонстрируя как ей невкусно и как ей противно, или же просто плевалась, вроде бы из безумия.

Алекто молчала. И даже когда старая Амет взяла привычку подманивать к себе предметы, чтобы с удовольствием и яростным смехом обрушить их на головы своим ученицам, Алекто молчала. Только всё больше мрачнела, но не реагировала.

–Язык ты проглотила? – ворчала старая Амет, вглядываясь в лицо будущей ведьмы. Всё в нём изменилось. Заострились черты, круги залегли под глазами, болезнь души, болезнь тоски овладевала Алекто, творила над нею злое дело, растягивая над головой её и всеми чувствами шаль, из безысходности и безнадёжности сплетённую.

И непохожа была Алекто на ту, явившуюся к порогу Амет много лет назад. Тогда это была весёлая девчонка, с надеждами и мечтами, говорила часто о том, как откроет более простые способы волшебных варов да снова выйдет к людям открыто, как выходили, бывало, ведьмы, такие нужные человечеству, и такие гонимые этим же человечеством.

А теперь Алекто всё молчала, даже с двумя другими ученицами почти не говорила. Так, перебрасывалась словом, да даже слово то было не вязкое, а сухое, лишь бы отстали от неё, лишь бы не трогали.

Они и не трогали.

Другой была Лидия. Средняя из трёх, она была весела, но умела держать себя в руках. Где-то и злилась на старую Амет:

–Ну чего же ты суп разлила? Нарочно ведь, вижу! Руки у тебя рук палача твёрже! А туда же, ох…

Но ничего, ворчала, а делала. Дохаживала старую Амет, вроде бы и говорила даже с нею ласково, мол, всё равно умирает уже – один итог их ждёт. Да только по мнению старой Амет никакой была. И ласковая вроде, а вроде и ворчливая, а вроде бы и никакая. Целей толком не имеет, долг свой ведьмовский воспринимает как очевидное дело, в глубины магии не лезет, к сути не рвётся.

Не по нраву это Амет. И тогда, когда явилась к ней Лидия, тоже не по нраву было. Чего греха таить – даже извести её ведьма хотела, считала, что негоже нелюбопытной и равнодушной магию перенимать. Так и напоила молоком с ивовой горечью, да слегла Лидия – куда уж ей, неумехе, с даром неразвитым, с ведьмой тягаться?

Тогда Лидию Алекто отвоевала. Пришла, не боясь, спросила Амет:

–К чему гонишь её со свету? Ежели ты принимать её не хотела, так врат бы ей в лес и не отворяла! А так – изводить тайком?..

И помрачнела тогда впервые. Пристыдилась Амет, не того, что сделала, а того, что ученица её настигла на свершённом. Сама уложила в постель больную, сама же и подняла – воду с полынью да сиренью толчёной смешала, да как есть в рот Лидии и влила. Встала Лидия на другой день, так ничего и не сообразив. Так равнодушной, всё принимающей и ничего не спрашивающей и осталась.

Совсем другой была Тиа. Вот уж кто выгоды своей не упустит! Опасалась её и сама Амет, чуяла бездонную алчность, что от желудка до самого сердца тянется. Появилась Тиа маленькой, хрупкой, сама пришла – вся робкая, не тронь её, а то рассыплется! А оказалось? Оказалось, что знает Тиа про свои преимущества. Слабая она, хрупкая, так подсоби, помоги, делом не нагрузи, ожерелье у тебя красивое, Лидия – вот бы и мне такое…

Поначалу было трогательно, потом паршиво, а после третьей луны и гнать уже было поздно – приняла Амет трёх учениц, трёх учениц и силой должна была своей наделить. Таков закон лунный, а кто с луною спорил? В последний раз, кажется, была эта ведьма Селеста Морская – луна ей твердила, прими свою силу, прими учениц и учением поделись с ними, дан тебе дар…

А Селеста Морская не посчиталась с луною. Так и истлела под её лунным светом, разозлилась луна – ничего от Селесты не оставила, рассыпала её мелким серебром на цветы полевые. Сгинула Селеста, поделом ей!

Тиа же и сейчас по своему пути идёт. Ластится к старой Амет, вроде бы и не выгадывает, а знает ведьма – хочет Тиа больше получить, в обход других, но ей-то что? И будь старая Амет такой ведьмой как луна завещала, а не всё в обход, не всё в милосердие – так и увидела бы она в Тиа прямую последовательницу.

Но другая Амет. Не любит она ласки показной, не любит фальши. Мрачность Алекто её по душе больше, чем сладость Тиа – неправильная Амет ведьма, сама о том знает. Это она знает, а вот как силу разделить – нет, от того и умирает долго, не уходит никак. А чтобы не скучать, изводит их, напоследок, чтобы запомнили, а ещё – чтобы после ухода её сильно не скорбели, а приняли уход её как облегчение.

Всё продумала старая Амет, кроме одного – как силу свою делить?

***

–Жива ещё? – интересуется Тиа с утра, так встречает она соратниц вместо приветствия.

Алекто не отзывается, даже головы не поворачивает. Презирает.

–Как ты так можешь? – Лидия возмущается. По-людски возмущается. Как ведьма она равнодушна. – Она же тебя выучила, выкормила…