Объём личности

Объём личноси

Он был высокий и бородатый. Каждый день, выходя из училища, я сталкивалась с ним на тротуаре, как будто он ждал меня специально… А потом шёл следом вдоль всей улицы. Я жила на одном конце улицы, а училась на другом. Он шёл следом за мной от и до.

Маньяк?

«Надо бы в милицию обратиться», - решила я. Вот сегодня после занятий и пойду.

Последним уроком была методика рисования. Педагог отвела нашу группу на традиционную весеннюю выставку современных художников в музей изобразительного искусства.

Он шел следом за всей нашей группой, состоящей из молоденьких девчушек, будущих учителей начальных классов, и зашёл за нами в музей. Ну, это уж слишком…

Экскурсовод обрадовано кинулась к нему и представила его нам как художника. Мол, он готов ответить вам на все возникшие у вас вопросы…

«Художник? … Хорошо, что в милицию не успела обратиться…»

В его мастерской была старинная мебель тёмного цвета, стеллажи с холстами занимали целый угол, на специальной полочке стоял проигрыватель.

Он писал, включив этот допотопный проигрыватель. Звучала незнакомая мне музыка, она завораживала, я под неё забывала, что уговорилась позировать… Это я потом узнала, что звучал Моцарт, Бах, Корелли, Вивальди, но чаще всего Стравинский.

Вообще, мне было не по себе. Я считала себя гадким утёнком, даже на танцевальные вечера, проходящие в нашем училище с курсантами лётки и зенитки, не ходила по этой причине, а здесь ко мне относились, как к первой красавице… В конце концов я сама в это поверила, и поняла, что красивой женщину делает не столько природа, сколько собственная уверенность в том, что это так и есть.

Меня, надо полагать, он видел хорошо, а мне только лоб и глаза его были видны из-за холста. Казалось, что, когда он смотрит на холст, то из его глаз что-то льётся, а когда на меня – глаза его меня пьют.

Зато на моих глазах его приняли в союз художников. Тогда это давало права на творческие заказы и полноправное участие в выставках различного ранга. Он называл меня своим счастливым талисманом. Однажды его работу, где главный образ имел моё обличие, прямо с выставки купил какой-то зарубежный музей. Он получил хороший гонорар и купил себе машину. А мне – золотое колечко с жемчужинкой… В благодарность.

Но не это было главным в наших взаимоотношениях. Он был старше меня. Мне 17, а ему – 35. В два раза! Он рассказывал мне о мире и о жизни с точки зрения взрослого, умного и высокозаинтересованного в жизни человека. Я впитывала в себя каждое его слово, прислушивалась к его мнению по любому счёту и доверяла ему.

Мы вместе слушали музыку, читали Цветаеву, Чехова, Куприна… Смотрели и обсуждали альбомы Модильяни, Шагала, Кандинского, Серова. Да разве перечесть?

Передо мной с его лёгкой руки открылся невероятно большой мир, мир, о котором я, простушка, могла только мечтать, а он, такой умный, красивый и талантливый – жил. А ещё я узнала, что человека, оказывается, можно определить объёмом того мира, который он может вместить в своём интеллекте, то есть объёмом личности.

Меня его объём личности приводил в восторг и трепет. Я ни в чём не смела возразить ему… И когда он предложил мне позировать обнажённой, я… подумала, что, если откажусь, он посчитает меня убогой личностью, без должного объёма, мещанкой и чистоплюйкой, ещё немножко подумала и… согласилась.

Мне было холодно. Нет, не телом. Но я себя уговаривала: «В конце концов, стал бы Моне - Моне, если бы не было Викторины Миран? Они должны быть, эти Викторины, это и они делают мир богаче в духовном смысле…» Правда, совсем не хотелось думать о том, как закончила свою жизнь эта самая Викторина… Вдруг я тоже на старости лет буду на площадях с протянутой рукой добывать себе на хлеб? И где я возьму обезьянку? … Ой, ладно голову-то этими проблемами забивать, всё это в отдалённом будущем! А сейчас …

- А сейчас вы будете писать мой портрет! А не наоборот. – Он сказал это мне и ещё одной девочке, которую тоже пописывал время от времени. Она позировала ему в качестве платы за уроки. Очень хотела поступить в художественное училище и приходила к нему учиться рисованию. В отличие от меня. Я приходила учиться жизни, которую никогда бы без него не узнала.

Он целый час занимал нас разговорами, пока мы что-то там мазюкали масляными красками на картонках, вглядываясь в его почти совершенные черты лица. Его иногда называли Аполлоном, и не просто так.

Её работу он долго рецензировал, отмечая недостатки или удавшиеся мазки. А я была довольна своим портретом и с предвосхищением похвал ждала своей очереди. Но когда он подошёл к моей работе, то сначала замер, а потом резко выхватил из моих руки кисти и переполняемый непонятными мне чувствами полушёпотом произнёс: «Никогда больше не бери кисти в руки!» Потом, смягчившись, добавил: «Ты не выдержишь, не сможешь перенести подлостей, которыми кишат взаимоотношения якобы талантливых…»
- Почему «якобы»? Все художники – талантливы…
- Увы. Тему закрыли. Ты писать больше никогда не будешь!
Он снял мою картонку с мольберта и вынес в коридор. Через минуту вернулся.
- Ну, хоть бы поругал… Или похвалил.
- Врать не умею, а правду говорить не хочу.

Это не повлияло на наши отношения. Повлияло другое.

Она появилась в нашем доме, когда я была на педагогической практике в пионерском лагере. Мама открыла ей дверь, впустила в дом и даже помогла занести тяжёлый планшет.

- Ваша дочь живёт с моим мужем, - заявила неожиданная гостья. Мама потребовала доказательств.

- Они – здесь, - сказала женщина и открыла объёмный планшет. Там лежали многочисленные этюды, написанные им с меня. В том числе и обнажённой. – Он уехал на рыбалку, я воспользовалась этим, взяла ключ от мастерской и посмотрела, что у него там делается. Её, ведь, тоже нет дома? Они сейчас где-то вместе… Он обманывает меня, а она – вас. Я пришла вам сообщить, что все эти работы я отнесу в её училище и дам всем знать, что она собой представляет! Она там, я узнала, на хорошем счету, так вот я добьюсь, чтобы её исключили оттуда за аморальное поведение.

Мама знала, что я в лагере, на практике. А не где-то с чужим мужчиной. Но каково ей было наблюдать меня на картинах в чём она же меня и родила! И это её идеальная хорошо воспитанная дочь! Причём, семнадцатилетняя…

- Хорошо, - ответила мама, - ваше право показать или не показать эти работы директору педагогического училища, где моя дочь учится на отлично и действительно на хорошем счету. А моё право – пойти в суд и привести к ответу вашего мужа за то, что он посмел писать обнажённой мою несовершеннолетнюю дочь без моего согласия. А уж если он ещё и живёт с ней! Тогда я его посажу.

В конце концов они пили вместе чай с тортиком на кухне у женщины, назвавшейся его женой. Она и вправду была его женой. А маму она пригласила к себе, чтобы убедить её не ходить в суд, иначе двое малолетних мальчишек останутся без отца на какое-то время, а кормить их больше некому… А в доказательство, что она не обманывает, посмотрите – вот они эти мальчики, два красивых ангелочка, очень на него похожих. А он… он вот на этом портрете! Видите, как дети похожи на него!

- А чем он с тобой расплачивался? – спросила она меня, приехав ко мне в детский лагерь. Это мама сказала ей, что она сомневается в том, что я сейчас где-то с ним, и рассказала про мой пионерский лагерь.

В ответ я сняла колечко с жемчужиной и подала ей. Думала, посмотрит и вернёт. Не вернула.

Через месяц я зашла к нему в мастерскую.

- Вот, ты сейчас посидишь и просто покуришь здесь десять минут, а у меня в результате будет развод… - сказал он мне.

- Я уйду раньше, чем через десять минут. Скажи только, а что за портрет висит у тебя дома над супружеской постелью? По описанию мамы он мне что-то напоминает.

- Да. Это тот портрет, который написала ты.

И мне стало ясно, как далёк он от того мира, который открыл мне. Он открыл мне мир своей мечты. А для меня этот мир стал явью. Это теперь я в нём живу, а он только мечтает о нём. Наверное, объём личности это не только объём знаний, которое может вместить его разум, но и то, что вмещает его сердце. И… и ещё что-то. Но это, наверное, я пойму позже.

На свою первую зарплату, которую мне заплатили за работу в лагере, я купила картонки, масляные краски и кисти. Они нужны мне в моём новом мире.