Оболочки

Оболочки

Плац после дождя походил на зеркало. Огромное, тёмное, неровное зеркало, в котором отражались фонари, флагшток и трибуна, с которой вещал подвыпивший командир бригады.

– Все мы знаем, товарищи офицеры и прапорщики, сержанты и солдаты, какая беда обрушилась на наше Отечество!

Конечно знаем, товарищ полковник. Знаем не меньше вашего. И напиться сейчас хотим не меньше вашего – а то и больше. Только вот солдатам-срочникам за забор нельзя, а мы как раз-таки и есть солдаты-срочники.

Снова заморосил дождь. Командир бригады задумчиво посмотрел в ночное небо. Должно быть, прикидывал, сколько ещё времени у него осталось на свою речь, прежде чем господь прервёт его, вновь обрушив на нас грозу. Ливни для здешних краёв были обычным делом. Особенно – в июле. Климат был одним из факторов, заставлявших нас, приезжих, радоваться, смотря на тающие дни, часы и минуты в дембельском таймере. У каждого в телефоне был такой. Отсчитывал, сколько ещё нам тут торчать и ходить по нарядам, просыпаясь спозаранку от то хриплого, то писклявого, то раскатистого крика дневального: «Рота, подъём!»

Незадолго до того дня, с которого я начинаю свой рассказ, мой дембельский счётчик впервые показал мне двухзначную цифру. Я, конечно, радовался и на радостях даже побрил голову под станок, решив соблюсти давнюю, ныне уже полумёртвую традицию. Каждую ночь я предвкушал тот самый день, когда нога моя шагнёт за порог КПП, и я, переодетый в гражданку – обычную, повседневную одежду, – уйду прочь от этого бесконечного года. Потом – сяду на поезд и поеду к себе домой. А там… А там начнётся новая глава моей жизни, в которую я прошлой осенью с дуру решил вписать армейскую службу со всеми сопутствующими ей тяготами и лишениями.

Мрачнее чёрных туч на ночном небе были мы: «старички», только-только проводившие своих дембелей и сами не успевшие ещё одембелеть, как вдруг – на тебе!

– Только что от окружного командования поступил приказ о переброске личного состава бригады вместе со всеми батальонами в столицу, для помощи в обеспечении правопорядка и в контроле над… числом заболевших.

Дождь усиливался, и с каждым разом комбригу приходилось говорить всё громче и громче, чтобы перекричать его шум.

– Командирам батальонов – в течение десяти минут явиться в штаб для заслушивания дальнейших указаний. Командирам рот – в течение часа обеспечить готовность личного состава к выдвижению в район формирования колонн.

Дождь полил ещё сильнее. Тяжёлые капли падали и разбивались об асфальт, выстраивая между нами и комбригом завесу, не пропускавшую почти никаких звуков. Подул ветер. Мокрый флаг на флагштоке трепетал и, казалось, был готов разорваться на части от очередного порыва. Лужи пузырились, и было похоже, будто бы это всё не ливень – будто бы это кто-то в аду поддал жару, и теперь вода на асфальте кипит, кипит, кипит.

– Командиру отдельной роты управления бригады – немедленно…

Дальше я уже ничего не услышал. Готов спорить, капитан Ремизов – командир нашей отдельной роты управления – тоже. Ох уж этот господь со своим дождём: теперь Ремизову после развода придётся ещё раз идти к полупьяному комбригу в штаб, чтобы услышать всё то, что он должен был услышать сейчас.

Едва прозвучало что-то похожее на команду разойтись по расположениям, капитан Ремизов повернулся к нам и гаркнул:

– В подразделение бегом – марш!

И, следуя за направляющими, оба наших взвода трёхшереножными зелёными червями направились в сторону казарм. Стука берцев об асфальт не было: были только всплески воды тут и там – плюх, плюх, плюх. Вода заливала наши и без того намокшие ноги, но это было последним, что нас волновало.

– Дежурный по роте, на выход! – вскрикнул, будто бы испугавшись, дневальный, когда мы вошли в расположение. Как сейчас помню: на тумбе тогда стоял паренёк из молодого пополнения – рядовой Фетисов. Фетисов принял присягу всего две недели назад и тогда же попал к нам в роту. Ходили слухи, что он был мазаным: что за него заплатили, чтобы он попал именно сюда, именно к нам. Но слухи эти, как и многие другие, не успели подтвердиться или опровергнуться до того, как перестали быть кому-либо интересны.

– Отставить, – бросил ему капитан Ремизов, по обыкновению выполнив воинское приветствие на входе, – Построй лучше роту на центральном проходе, как все зайдут.

Послушный Фетисов кивнул и мигом исполнил приказ ротного, не дожидаясь, впрочем, пока все из нас окажутся в расположении.

– Рота, становись на центральном проходе! Форма одежды номер четыре! – проголосил он старательно: так, что вены на его шее вспухли, а к лицу прилила кровь.

Мы встали в строй. Вода с наших вымокших одежд капала на пол. Нас было много, и каждую секунду на казарменный линолеум то тут, то там шлёпалась новая капля: тыц-тыц-тыц. Когда ротный встал перед нами, мы затихли, и в расположении смолкли все прочие звуки, кроме этих настырных, неугомонных капель.

Капитан Ремизов долго молчал. Ребятам помоложе, наверное, казалось, что он подбирает слова. Но мы знали, что Ремизов никогда не лазал за словом в карман. Тогда его молчание для нас было загадкой. Лишь теперь я, кажется, понял: этими секундами тишины он хотел продлить жизнь старому, привычному порядку вещей.

– Ну, – наконец заговорил он, – Телевизор мы с вами вчера смотрели. Телефоны без кнопок тоже кое у кого есть: интернеты читаете. Вы знаете, что в некоторых регионах обстановка аховая: где-то ситуация полностью вышла из-под контроля, и оболочки там бесконтрольно шастают по улицам.