Общим выражением лица

Общим выражением лица

– Убери собаку, сучка!

– Пошла на хуй, дура. С утра пьешь!

Опухшее лицо молодой наглячки налилось краской.

– Да, пью! – крикнула она. – А у тебя дочь наркоманка!

– Чтоб ты сдохла, сука! – Маргарита схватила с земли бутылку из-под пива и запустила в Светку. Та сидела на кирпичном бордюре – стенке детской крепости. Заросший травой холм бывшего овощехранилища заливало яркое утреннее солнце. Васька из двадцать пятой заржал и чуть не свалился назад. Русланыч из дома напротив выставил руку, и бутылка упала, не долетев до мерзкой Светки.

– Иди, тетка, пока не огребла, – Русланыч привстал, засовывая кулак в карман обвисших треников. Маргарита попятилась. Русланыча боялись даже безбашенные подростки района. Васька, похрюкивая от смеха, отобрал у Светки бутылку и припал к горлу, но подавился и закашлялся, водка полилась по подбородку и задрипанной спортивной куртке, расстегнутой на груди.

– Ну? – хмуро зыркнул Русланыч. Густой черный волос на груди будто зашевелился. Маргарита одной рукой подхватила беспородного лохматого кобелька, другой – сетку с двумя бутылками, и заковыляла вниз. Плохо сросшаяся нога болела, подкашивалась. Злость еще клокотала в горле.

Маргарита хлопнула дверью, вымещая на ней злость и обиду, бросила собаку, отогнала пинком. Кобелек заскулил и вжался задом в кучу хлама в углу прихожей. Прихрамывая, не сняв уличные чоботы, Маргарита прошла по темному коридору в комнату. Лампочка давно перегорела, менять ее было не на что.

Въевшийся в обои и штукатурку кислый запах Маргарита не чувствовала: обоняние отключилось много лет назад. Много лет на грязном окне не было занавески. Солнце падало наискосок, освещая железную койку, где на голом матрасе скрючилась Аська. Возле кровати на полу расплывалась желтоватая лужа жидкой блевотины с желчью.

Маргарита постояла, тупо глядя на дочь, и заорала:

– Очнулась наконец? Где три ночи шлялась?! Куда полтинник дела? Я деньги выращиваю, думаешь, или краду?! Сколько это будет продолжаться, когда же ты сдохнешь! Светка мне уже в лицо тычет! Участковый заебал таскаться, ему еще давай! Из-за тебя бутылку потеряла, теперь не хватит на хлеб! Смотри, выгоню на панель! Хотя кто тебя такую возьмет, ты даже в бляди не годишься! Ты слушаешь меня? – завизжала она.

Аська затряслась, выгнулась и тут же скрутилась обратно в тугой комок. Глухой звук пришел откуда-то из самого ее нутра. Аська приподнялся голову, но из полуоткрытых губ ничего не изверглось. Спазмы кончились, и Аська, обессиленная, обмякла на краю кровати, еле двигая рукой, зашарила вокруг. Ее трясло.

– Опять ломка?! Не дам денег!! – заорала Маргарита, срываясь на визг, – и кинулась к дочери. Грубо перекатила с края матраса в продавленную яму, накрыла воняющим одеялом. Лицо у дочери было прозрачное, на виске билась голубая жилка. Аська закатила глаза и дышала неглубоко, сипло, часто. Тонкая рука упала из-под одеяла на матрас, пальцы подрагивали. На локтевом сгибе расплывался синяк.

Маргарита присела на кровати, глядя на дочь. Черные крашеные волосы очень не шли к Аськиному худому прозрачному лицу. Да и что за мода – эти узкие джинсы, из которых торчат кости и видны стринги?

Зрачок выделялся на обтянутом тонким веком глазном яблоке. Жидкие ресницы шевельнулись, Аська приоткрыла глаза.

– Дозу… – прохрипела она.

Маргарита вскочила.

– Ты спятила? На какие шиши?! Иди на улицу, ляг под кого-нибудь, и покупай что хочешь! Я тебе уже три года не мать, сама говорила! Ишь, купи ей дозу, а?

Женщина развернулась и похромала в кухню. За ее спиной опять раздались утробные спазмы, перемежаемые мучительным кашлем.

Чтобы не слышать, Маргарита закрыла дверь на кухню. Рассохшаяся деревяшка не вписалась в косяк, остались щели, сквозь которые что-то доносилось. Маргарита загрохотала посудой, стала ставить чайник. Стены в кухне были голые, выкрашенные в грязный синий цвет, потолок закоптился, в углах скопилась паутина. Под потолком еле светила самая слабая лампочка – пришлось разориться, окна-то нет.

В раковине стояла гора грязной посуды, на покосившемся столе рядом – кастрюля, на стенках которой что-то засохло. Что – Маргарита уже не помнила. Она сдвинула пованивающие тарелки, набрала в почерневший, с облупившейся эмалью чайник воды, поставила на газ. В кухне загудело, и звуков из комнаты наконец-то не стало слышно.

Мучительно хотелось выпить, во рту давно пересохло. Черт с ним, с хлебом, обойдутся – но бутылок не хватит и на чекушку. Сучка Светка! Как под Русланыча легла, сразу стала свои порядки устанавливать, приличным людям и не выпить теперь во дворе. И Маргаритины приятели к ней переметнулись, приходится теперь звать сантехника из ЖЭКа и Виталика, что жил через канал. Одна Маргарита пить не могла, осталась еще какая-то гордость, не то что у этой Светки…

Язык сводило от сухости, воздух застревал в горле. Маргарита плеснула кипятка во вчерашнюю заварку, налила желтоватого чаю в чашку с отбитой ручкой, жадно глотнула. Вот бы сегодня был ее день рождения? Был бы повод… Они давно не собирались по поводу, как-то буднично все уже.

Маргарита выбралась в коридор и стала шарить по полкам и ящикам древнего буфета, заваленного липким хламом. Внизу поскуливал Князь – жрать хотел. «Самим жрать нечего», – пробормотала Маргарита. Она заглянула в жестянку из-под печенья – там лежали два железных червонца. На сегодня хватит.

Под жестянкой оказался паспорт – обложка почти сливалась с деревом, слабый свет лишь обрисовал контуры растрепанных уголков. Маргарита, щурясь, открыла книжечку. Нет, день рождения не сегодня, пожалела она. У нее пятнадцатого, а сегодня… какое же сегодня?