Очень жаркий день

Очень жаркий день

Солнце медленно взбиралось над морем в знойную высь топленого южного неба. Василий Петрович Козлов сидел в своем кабинете и, тяжело отдуваясь, вытирал потную лысину. Было всего полдесятого, рабочий день только начался, но жара уже была почти невыносимой. «Ну и пекло, черт его дери, – думал Василий Петрович. – Что-то я такого лета и не припомню! И это в июне-то месяце! Что же будет дальше?»

Откровенно говоря, ничего необычного в этом лете не было. Каждый год выдаются две-три особенно жаркие летние недели, когда старожилы цокают языками и, качая головой, приговаривают: «На моем веку такое жаркое лето – впервые!» Так уж устроен человек: то, что было год назад – уже прожито и забыто; пот же стекает за шиворот с лысины сейчас, в эту минуту, в этот год и в это лето. Будь оно неладно!

Душу Василия Петровича грело лишь то (хотя, в данный момент точнее было бы сказать: «охлаждало»), что ровно через три недели он уйдет на пенсию. Можно будет сидеть в прохладном тенечке виноградных листьев возле дома, потягивая холодное пиво...

Майор милиции Козлов был начальником Отдела по расследованию особо тяжких преступлений, или – убойного отдела, – как их называют всегда и повсюду. Впрочем, отдел – это очень громко сказано. В их маленьком курортном городке и в лучшие-то годы больше пяти сотрудников в убойном не числилось, а сейчас, когда все бегут из милиции в более доходные места, и три человека – мечта! Их как раз трое сейчас в штате и было – сам Василий Петрович и два опера: матерый и опытный капитан Сидореня да «зеленый» лейтенант Ярчук.

В штате-то их было трое, а на работе – один начальник. Юрий Сергеевич Сидореня буквально вымолил неделю назад отпуск.

– Петрович, ты пойми, – убеждал он начальника, – скоро ты уйдешь на пенсию, а мне придется занять твое место! К тому же, мы с Олегом вдвоем останемся. Я и так уже семь лет в отпуске не был, а теперь – мне и вовсе в нем не бывать! Я мать не видел пять лет, а ведь она старая уже. Да и Витька к бабушке в Белоруссию просится – за свои десять лет ничего, кроме этого моря не видел, а там – лес, речка, ягоды-грибы...

В общем, уговорил Сидореня Петровича, отпустил он его на три недели. А через день Олег Ярчук с аппендицитом в больницу загремел. Хорошо еще, дел никаких серьезных нет, на удивление спокойный сезон. Точнее, не было, до вчерашнего дня...

Вчера утром огромная, накрашенная как индеец отдыхающая лет сорока привела к Василию Петровичу бледную, испуганную дочку с заявлением об изнасиловании. Девчонке было семнадцать лет; она боялась и милицию, и того, что с ней произошло. Если бы не грозная мамаша, она явно не пришла бы сюда с этим заявлением, пережив все молча.

В заявлении было сказано лишь о том, что вчера, возвращаясь около полуночи с концерта группы «Мохнатые отшельники», она подверглась нападению и изнасилованию в районе городского парка. Больше там не было ни слова, только дата и подпись.

– Так кто же на вас все-таки напал? – начал опрос потерпевшей Козлов.

Девушка молчала, опустив голову. Зато подскочила к столу мамаша:

– Вы что – издеваетесь?! Разумеется, на Люсю напал мужчина!

Василий Петрович поморщился:

– Гражданка Попова, успокойтесь! Никто ни над кем не издевается. Чтобы найти преступника, мне нужны хоть какие-нибудь подробности. В заявлении потерпевшей, кроме места нападения, ничего нет.

Мамаша сменила гнев на милость и повернулась к дочке.

– Люсенька, расскажи товарищу майору: как все произошло? Ну, не бойся, вспомни все хорошенько!

Девушка, не поднимая глаз от пола, выдавила:

– Было темно, там как раз фонарь не горел... Он схватил меня сзади за шею и потащил в кусты... Я почти сразу потеряла сознание, а когда пришла в себя, его уже не было.

– Может, он говорил чего-то?

Девушка отрицательно помотала головой.

– Людмила, ну хотя бы что-нибудь об этом человеке вы можете вспомнить? Когда он схватил вас сзади – он ведь стоял к вам вплотную. Может, вы ощутили: толстый он был или худой, высокий или низкий? Может, запах какой-нибудь почувствовали: спиртного, табака, одеколона? Может, вы заметили хотя бы его руки?

– Да, – ответила вдруг девушка, подняв наконец глаза, – я заметила руку, которой он схватил меня. На ней были светящиеся ногти!

– Как это – светящиеся? – оторопел Василий Петрович. – Фосфором, что ли, намазаны?

– Нет, просто какой-то лак необычный – переливающийся и слегка светящийся в темноте, я такого никогда не видела.

Больше Петрович ничего из потерпевшей так и не вытянул. Дело было «дохлым». Мало того что сразу после нападения Людмила Попова не обратилась в милицию; мало того что она, придя домой, приняла душ и смыла все следы изнасилования; мало того что нападавшего она не видела и не слышала – так еще эти дурацкие ногти со светящимся лаком! Они совсем сбили майора с толку. «Ведь если мужик красит ногти, – рассуждал Козлов, – значит, он, скорее всего, – «голубой». А если мужик «голубой», будет ли он кидаться на девчонку и насиловать ее?» В психологии гомосексуалистов Василий Петрович разбирался слабо. «Может, девчонка вообще пудрит мне мозги? – подумал он вдруг. – Ведь и идти сюда явно не хотела, мамаша привела. Черт его знает, но заявление – вот оно, значит, надо разбираться».