Один из сотни сыновей

Один из сотни сыновей

Домишко не блистал красотой и ухоженностью. Откровенно говоря, он казался ветхим и никуда не годным — серые облупившиеся доски, давно позабывшие о тех временах, когда они были покрашены в какой-то цвет, рассохшиеся рамы, мутные стекла и пыльный бурьян вокруг.
— Хмм… выкосить бы для начала эти заросли, — уныло сказал Мэтью Грин, обозревая свое наследство.
— Э, парень, ты поосторожней с ними, тут не любая трава — сорняк, есть и полезные. Папашка твой знал толк в травах, — заявила Пэг.
— Лечился, что ли? — равнодушно спросил Грин.
— И лечился, и курил, и в суп клал, — захихикала Пэг, словно ее собеседник выдал непристойный каламбур.
Пэг на вид было лет пятьдесят, фигурой она походила на низенькую широкую бочку, обитую обручами, а громкий ее голос был хрипловат и визглив одновременно. Грин не был в восторге ни от своего нового жилища, ни от своей соседки.
Надо сказать, Мэтью Грин давно уже ощущал настоятельную потребность в перемене образа жизни. Все чаще находила на него непонятная тоска и тогда ему представлялось, как он бросает все, иными словами, оставляет свое место конторского служащего, освобождает съемную квартиру и отправляется навстречу неизвестности. С другой стороны, мысль о неизвестности тоже нагоняла тоску, еще похлеще первой. Грин зависал меж одной тоской и другой, как пойманная в паутину муха, пытаясь исцелиться дешевым джином. Идеальным вариантом, — думал порою Мэтью, — было бы скопить достаточно деньжат, чтобы купить небольшой домик в сельской местности, и поселиться в нем, ведя жизнь уединенную, тихую и простую, разводя в свое удовольствие всякие анютины глазки да окучивая тыквенные грядки. Но время, отпущенное ему на этой земле, утекало сквозь пальцы, деньжата не копились, и мечты так и оставались мечтами. И вот, в один прекрасный день, словно в бульварном романе, на голову ему свалилось нежданное наследство.
Мэтью Грин никогда не видал своего настоящего отца. Матушка родила его без мужа, потом вышла за мистера Грина, который, как говорили в тем времена, «согласился покрыть ее позор», а затем — овдовела. Мэтью предпочитал называть себя «сыном вдовы» — это выражение он вычитал как-то в дешевой книжке про франкмасонов, и оно ему очень понравилось. Как уже говорилось, он ничего не знал о своем родном отце и не надеялся когда-либо узнать, так как матушка в положенный срок тоже преставилась, не успев (или не пожелав) ничего поведать сыну. Честно говоря, сын и не горел желанием раскрыть тайну своего происхождения. «Ну и что я смогу узнать, если возьмусь за поиски? — говорил он себе. — Имя какого-нибудь сельского ловеласа, глупого молокососа или забулдыги, проводящего дни в пьяном угаре? Папаша Грин, по крайней мере, был честным почтальоном». И вот объявляют, что некто Мозес Санчес завещал своему сыну, иначе говоря, ему, Мэтью, аж целый дом.
Вот благодаря какому стечению обстоятельств Грин оказался довольно далеко от большого города, в котором прожил последние пятнадцать лет, в городке с романтическим именем Мускатный неподалеку от моря.
Слова «неподалеку от моря» оказались коварными. Во-первых, от Мускатного до взморья было не менее двух часов по адскому пеклу в старом дребезжащем автобусе. Во-вторых, пряностями (равно как и свежим бризом) там и подавно не пахло. Пахло помойкой, тушеной капустой и раскаленным на солнце асфальтом. В-третьих, это было самое сонное, унылое и безотрадное место, какое только знал Мэтью Грин. Даже городок, в котором он вырос, уступал в этом отношении Мускатному. Увы, реальность оказалась бесконечно далека от идиллического образа, который наш герой рисовал некогда в своих мечтах. Придется очень потрудиться, чтобы развести тут анютины глазки.
— Что, приехал, наследничек? — встретил его радостный хриплый вопль.
Приземистая полная женщина сразу же выбежала к нему из развалюхи по соседству. Она так радовалась, что можно было подумать, будто вернулся ее много лет назад потерянный брат.
— Я — Пэг! — объявила она, тряся его руку в жирных скользких пальцах.
Как ни пытался чопорный Мэтью Грин выяснить ее фамилию, чтобы обратиться к ней приличным образом, это ему не удалось. Она была «просто Пэг», и «засунь в задницу церемонии, а то разозлюсь».
Во время их первого разговора из благоухающего протухшей едой (и чем-то еще, кисловатым, присущим старым и запущенным домам) зева ее жилища высунулось бледное кобылье лицо с застывшим взглядом и отвисшей челюстью. Лицо что-то неразборчиво замычало, а руки, похожие на паучьи лапы, вяло зажестикулировали.
— Чертяка тя возьми, Сол! — заорала Пэг так, что Грин вздрогнул. — Пшел в дом, скотина! Пшел, выкидыш! Не видишь — мама занята!
Изгнав это бледное видение, Пэг снова жизнерадостно осклабилась. Рот у нее был преширокий, а зубы — все до одного гнилые. Грина слегка замутило.
— Это сынок мой, Сол. Он больной, но вреда от него никому нет. Ты его не бойся. Папка твой с ним ладил, когда Сол еще мальцом был. А уж как я папку твоего жаловала! Ты обживайся, парень, не дрейфь. Я тебе помогу по первости. Вот что — я к тебе буду приходить стряпать. А то — пока наймешь себе кого-нибудь! Что ж, на сухомятке сидеть?
От ее замусоленного платья пахло старым жиром, табаком, потом и мочой.
Грин яростно затряс головой, уверяя, что сможет позаботиться о себе сам и не намерен затруднять соседку.
— Да ты не ссы! — хихикнула Пэг. — Платы не возьму, помогу по-родственному. Ты, это, парень, завязывай с церемониями. А то разозлюсь!
Грин, уже близкий к обмороку, согласился с тем, что не хочет стать свидетелем ее гнева.

***
— Эх! — потянулся новоиспеченный домовладелец, выходя на порог.
К его несказанному удивлению, еда Пэг оказалась съедобной. Более того, таких вкусных блинчиков он не пробовал, пожалуй, никогда в жизни. Надо перестать судить о людях по первому впечатлению — решил он. И подумал, что, пожалуй, с соседкой ему повезло.
Свежий утренний ветерок обдувал ему лицо, и, хотя, он уже нес затхлый запах, присущий этому месту, сегодня жизнь казалась Грину вполне сносной. Спал он хорошо, старая кровать с облезлой спинкой порадовала неожиданным комфортом. Грин словно провалился в мягкое облако сна и проспал до рассвета. Правда, с наступлением сумерек дом наполнился шорохами, но Грин сказал себе, что любому старому зданию это свойственно — что-то рассыхается, что-то проседает, знаете ли. Опять же, мыши. И крысы. Одна из них совершенно точно пробегала ночью по спальне — твердый топот маленьких лап Грин слышал на грани яви и сна. Утром он даже обошел свои владения на предмет крысьих ходов. Владения были невелики — кухня, комната, крошечная спальня, словно отпочковавшаяся от комнаты, да чулан. И еще — погреб, небольшой, низкий, дурно пахнущий и набитый всяким хламом. Грин решил покуда его не трогать. Да, крысам тут определенно было где разгуляться. Ну, да он их выведет со временем.
Грин осознавал, что ему нравится строить планы расстановки мебели, прикидывать, что он подремонтирует в первую очередь и как выгребет всю эту чертову рухлядь. И выкосит бурьян, будь он хоть трижды полезный.
Ближе к полудню настроение вновь поползло вниз: Сол нагадил на его участке. Грин его вспугнул, когда направлялся в уборную, прятавшуюся в зарослях за домом. Идиот сидел на дорожке, спустив штаны, и дунул прочь при виде соседа, забыв надеть их. Грин, чуть не вляпавшийся в расстроенных чувствах в зловонную кучу, блестящую от какой-то зеленоватой слизи, поспешил к Пэг, ругаясь про себя, на чем свет стоит.
Соседка ковырялась в своем грязном заросшем палисаднике, что-то любовно обрезая и подвязывая. «И как она отличает культурные растения от этих жутких палок?» — подумал Грин. Как можно спокойнее он изложил суть своих претензий к ее отпрыску.
— Что? Он опять срет? — заорала Пэг. — Сол, скотина, где ты? Какого рожна ты снова насрал на соседской земле? Палки захотел?
Как она ни разорялась, а, может, именно поэтому, Сол так не вышел — то ли юркнул в лачугу, то ли отсиживался в бурьяне.
— Снова? — волнуясь, спросил Грин. — Вы хотите сказать, что он уже так делал? Что это не в первый раз? И, возможно, он намерен это повторить?
— А хрен его знает, дурака, что он там намерен? — пожала плечами Пэг. — Но что он и раньше срал у вас за домом, это да, отпираться не стану. Он, вишь, любил твоего папашку, вот и бегает до ветра к нему, вроде как уважение выказывает! Но ты не бойся, я ему надеру задницу и буду драть всякий раз, как он снова выкинет такой номер.
Грин, не слишком вдохновленный этим обещанием, расстроено опустил взор, и вдруг заинтересованно прищурился. Цветы. Вчера он их не заметил. Да и заметить их в таких мусорных зарослях было мудрено. Но это был единственный цветочный куст на участке Пэг. Заметно было, что она ухаживала за ним — куст сильно разросся и весь был покрыт пышными соцветиями. Цветки мелкие, с твердыми голубовато-белыми, словно фарфоровыми лепестками. Видно, куст любил ночь и прохладу — сейчас, в полуденную жару, чашечки были полуприкрыты. Но все равно он был красив. Особенно на фоне окружающего его убожества. Грин наклонился ниже и уловил аромат. Странный, двойственный, из тех ароматов, которые трудно определить однозначно. Нежнейшие, чарующие ноты и — что-то крайне неприятное, призраком реющее над ними.
— Это еще что! — с гордостью сказала Пэг. — Вот зайдет солнце, увидишь, как они распустятся и запахнут! Обалдеть можно!
— Что это за цветок? Никогда такого не видал!
— И не увидишь нигде. Одна только Пэг знает, как добыть эти семена. Да еще твой папка знал — я его учила. А еще от него польза есть, не одна красота.
— И какая же?
— Да как от любой травки, — бросила Пэг и заторопилась в дом.
У Мэтью Грина осталось смутное ощущение, что она чего-то не договаривает.