Одиннадцать этажей

Часть 1

Я не знаю, как мы здесь оказались. Знаю только, что это мой дом. Мой! Он всегда принадлежал мне! Теперь он стал убежищем для нас, детей, он все равно остается только моим. Когда родители исчезли, остались только мы — дети. Никто не знает, куда они пропали, кто их украл. А может, они сами ушли, кто знает? Когда они исчезли, дети стали сбиваться в общины, чтобы выжить. Я знаю, что многие дома были разрушены и им было негде жить, поэтому я впускала их в свой дом, потому что жалела. Но они были подобны саранче, их количество все прибывало и прибывало. И я уже не могла спокойно ходить по квартире, все время натыкалась на них — детей. Некоторые лица были совершенно незнакомыми, и я понимала, что я их не впускала. Это значило только одно — они впускали других без моего разрешения. Помню меня тогда переполняющую ярость, я схватила за шкирку ребенка в его старой рубашке и орала на них, спрашивая, что они тут делают, что? Меня коробило, что абсолютно мне незнакомые люди трогают мои вещи, а самое главное — вещи моих родителей, родителей! Я совершенно не помню их. Знаю только, что что-то родное, теплое просыпалось у меня в душе, когда я думала о них или когда видела их вещи. Я помню только свои эмоции, и грязные, жестокие дети безжалостно ломали, трогали их. Они все разрушали! Я перестала открывать окно. Я видела, как они, дети, стучались в окна, пытаясь залезть к нам, я видела за окном руины и темно-красное небо и понимала, что они, возможно, умрут. Но не могла, не могла и не хотела этого. В моем сердце они были достойны этой смерти. Я знала, что это мой дом, мой! Пусть они перестали этого осознавать, думая, что они хозяева его и что он общий, я всегда знала, что он мой! Навсегда мой! С теми пятью, с которыми я дружила раньше и впустила сама, и с теми шестью, которых пустили эти пять, мне приходилось мириться. Рука не поднималась выкинуть их обратно на улицу. А возможно, я боялась, что и другие, когда я открою окно, заберутся на их места. Я следила, следила каждый раз за ними, чтобы они не смели открывать окна им, другим, они плакали и говорили, что там их друзья, братья, сестры. Мне было плевать. Это мой дом. Мой! И я должна его защищать. Я могла проснуться ночью или находиться в одной из комнат, интуиция или инстинкт это подсказывал: беги! И я бежала сломя голову к окну, потому что не дай бог, они бы открыли окно! Я успевала. Прошло уже три месяца, а новых постояльцев все не было. Я начала успокаиваться. Из моей команды двое были моего возраста, мальчик и девочка, они совершенно меня не слушались и не считались со мной, позволяли себе читать мне нотации и управлять мелкотнёй, они говорили, что это уже не мой дом, а их община и тут все равны, но я была против! О всевышний, как я хотела их убить!

Единственный плюс — они были полностью согласны со мною по поводу новых жильцов, не открывали окно и по возможности не давали открыть его другим. В другом эта влюблённая парочка меня бесила. Нередко я заходила и заставала их в укромном уголке в ванной или под кроватью, когда я сгоняла всех спать, они жутко миловались и целовались. Я орала на них, а пацан жутко ужимался, и они вдвоём шутили налимниц пот типа «Что, завидуешь?» Я ненавидела их, о боги, как я ненавидела их! Однажды, сгоняя всех спать, я увидела их в ванной, они лежали на друг друге, и на них совершенно не было одежды. Не знаю, что тогда раскололось в моих глазах, но я избила их, избила их ножкой стула до ударов, потому что они занимались этим в ванной, моей ванной, где не так давно в одиночестве мылась я и мои родители. Они осквернили всё! Осквернители! Он, Ч, не помню, как его звали, черные волосы, зеленые глаза, худой, как щепка, мальчик, увидев следы побоев на теле своей девушки, глупо хихикающей жабы, просто озверел. Он, даже не одеваясь, набросился на меня, жестоко выкручивая мне руку, что деревяшка, которой я их била, выпала у меня из рук. Он не щадил меня, не давал поблажки на то, что я девушка, просто вжимал меня в пол и бил, бил и бил. Он был сильнее, и сколько я ни брыкалась, ни царапала его мерзкую рожу, я не могла выбраться. Он был сильнее, но я была злее. Мне было больно, жутко больно. По щекам текли слезы, но всем было плевать, я орала, я брыкалась, понимая, что если я сейчас проиграю, если я сейчас сдамся, то это всё, я проиграю, это будет конец моему дому, и они выгонят меня, а если и не выгонят, то построят свои порядки, и я буду никем. И я должна была защищать свой дом, дом своих родителей. И когда он ударял кулаком в мою скулу, и с последних сил я рванулась, перевернула его на себя и впечатала головой в ножку стола. Удар был силен, и из его головы хлынула кровь. Озверевшая Аня, я помню ее имя, схватила меня сзади, жестоко потянув за волосы, вырывая их вместе с корнем. Я уже была обессилена, всё тело болело, меня ломало, и я дрожащими пальцами пыталась освободиться от захвата и не могла. Не могла, была просто обессилена. Внезапно я почувствовала, как пальцы, тянущие меня за волосы, разжались. Я повернулась, толстая девочка с коротко-мальчишечьей прической в тёмно-русых волосах держала на руках Аню, которая была без сознания. Её звали Катя, она была на год младше меня, и я ее не любила за медлительность, жалобный взгляд узких глазенок и толстую тушу.

Во всем остальном Катя была прекрасной: следила за порядком, знала свое место, прекрасно готовила и ладила с детьми, справлялась с ними, когда они не слушались. Там, где я выбирала жесткие методы и порку, та Катя всегда брала на себя мягкость и покладистость. «Мама Катя» — называли ее дети. За это я и ее не любила. Но в сравнении она была идеальна, поэтому ее место в этом доме было одно из лучших, выделенное мной, с шкафом, полками. Оно не было в грязи, как у всех других, ее ванна была идеальна, сохраняя свой прежний вид, но оно пропахло ей, особым запахом, который я посто не переносила. Мокрая одежда, протухшие яйца и что-то цветочное, но такое гадкое, что меня коробило. Но сейчас, когда она держала на руках Аню, я была ей благодарна. Я поползла на четвереньках, минуя застывшую Катю, к себе в комнату, которая была у меня отдельная, старательно, стараясь не заплакать, но не дошла, осталась в детской в окружении неловко замерших около меня детей и заплакала, заплакала навзрыд, выпуская все те эмоции, что копились во мне уже давно. Не сразу осознала, что я лежу на чем-то мягком, подозрительно пахнущем мокрой тряпкой, яйцами и цветами, и чья-то рука гладит меня по голове. Я лишь сильнее заплакала. Маленькая ручка осторожно коснулась моего ногтрипот, вторая, и они все, дети, обнимая, гладили меня и утешали.