Однажды, много лет спустя

Кэсси проснулась за две минуты до звонка будильника и сонно улыбнулась солнечному свету, лившемуся из незашторенного окна. Сон мягко ускользнул в небытие, легким дуновением крыльев бабочки коснувшись краешка сознания. Растворился, оставив после себя ощущение такой доброты, что, казалось, ее хватит на весь мир. Как будто с мамой поговорила. Больше всего в новой жизни не хватало этих разговоров и того, как мама, желая спокойной ночи, целовала ее в висок.

Кэсси распахнула стеклянные двери балкона и шагнула на прогретый солнцем настил из досок. Внизу, по узкой тихой улочке, кто-то пронесся на мопеде. Из открытого окна дома напротив доносился голос диктора, читающего новости.

– Доброе утро, Кэсси, – раздалось откуда-то справа. Девушка повернулась на голос и с улыбкой ответила:

– Доброе утро, Бет. Уильям.

Молодой человек, сидящий в тени навеса, оторвал взгляд от книги, склонил голову в приветствии и вернулся к чтению. Кэсси с досадой поджала губы: за все три года знакомства Уильям едва ли перебросился с ней парой слов.

Бет, покачиваясь в кресле-качалке, смотрела на нее с понимающей улыбкой и в то же время с грустью. Хрупкая, совершенно седая, она казалась такой маленькой и беззащитной! Но Кэсси знала, сколько силы духа заключено в этой старой женщине, сколько мудрости и понимания.

Когда Кэсси только-только переехала в свою квартиру, она втайне сетовала, что приходится делить балкон с соседкой, но вскоре изменила мнение.

Она любила тишину нового дома, но иногда при виде пустых комнат сердце сжималось от одиночества. Особенно поначалу, когда были слишком свежи воспоминания о шумном родительском доме, где ни на минуту нельзя было остаться наедине с собой и где вечно все стояли на ушах (итальянская семья, любила поддразнивать мама, а отец только фыркал и бурчал себе что-то под нос, косясь на Кэсси – мать строго-настрого запрещала ему «ругаться при ребенке»). А в Бет Кэсси нашла прекрасного собеседника, с невероятным чувством юмора, готового всегда поддержать и выслушать.

Она так и не поняла, кем Бет приходится Уильям. Поначалу она думала, что он ее внук, но однажды Бет обмолвилась, что узами родства они не связаны, а расспрашивать дальше было неудобно.
Кэсси с ногами забралась в плетеное кресло рядом с кофейным столиком и налила себе стакан апельсинового сока. И подумала, что могла бы так сидеть вечно – пить ледяной сок маленькими глотками, болтать с Бет под заинтересованное молчание Уилла, якобы увлеченного чтением, жмуриться на всходящее солнце… Но стрелки часов неумолимо приближались к восьми, и ей пора было на работу.

***

Она возвращается домой в затянутых пасмурными тучами сумерках и, разведя руки в стороны, кружится по пустынному тротуару возле своего подъезда.

Она не любила дождь дома. Там он шел с утра до вечера и с вечера до утра, а когда не шел, то висел в воздухе пробирающей до костей моросью.

Поэтому она так любит щедрое, жаркое солнце своего нового дома. Но и радуется дождю, который напоминает ей о доме родителей. В грозу мама всегда выключала во всем доме свет и зажигала свечи, отец затапливал камин, и они втроем садились на расстеленный плед и рассказывали страшные истории – о вампирах, демонах, призраках.

Она открывает дверь своей квартиры и не включает свет. А зажигает свечи. И каждый всполох живого огня вызывает едва заметную улыбку, играющую в уголках ее губ.

Она ждет, когда в стекло забарабанят первые капли ливня, и думает, что совсем скоро заснет под этот весенний марш. Она еще не знает, что этой ночью заснуть ей не удастся.

Потому что раздается стук по стеклу балконной двери. Но это не дождь.

Кэсси открывает дверь, с тревогой глядя на подрагивающего под порывами ветра Уильяма.

Он прячет ладони в длинных рукавах. Поднимает взгляд – пустой и одновременно полный боли.

– Ее больше нет. Бет больше нет.

Кэсси вздрагивает, глаза тут же наполняются слезами. Она быстро шагает вперед, обнимает его за шею, и он, будто вмиг лишившись всех сил, падает на колени, увлекая ее за собой. И горько плачет у нее на плече, как плачет тот, кто остался один во всем мире.

***

Они по-прежнему вместе завтракают – первое время молча, по привычке. Но однажды кто-то из них первым начинает разговор, и с того дня все меняется.

…Он рассказывает ей о себе.

– …когда-то у меня было другое имя. Я совершил много того, чего сейчас стыжусь, и что навсегда останется со мной. Я был плохим… человеком.

Она молчит, не уверенная, что готова узнать эту часть его истории. Он отводит взгляд, не уверенный, что готов рассказать ей все о себе. Но знает, что однажды этот день наступит – не может не наступить, – и боится ее реакции. Боится остаться совсем один.

…Она рассказывает ему о своей семье.

– …а еще папа говорит, что я второе чудо в его жизни. А первым чудом было узнать, что мама любит его. И он всегда при этом повторяет «Ох, Кэсси, Кэсси…» – Она улыбается воспоминаниям. – Как же я скучаю по ним.

…А еще они обсуждают тысячи разных мелочей, таких незначительных и таких важных. Или просто философствуют – о жизни, смерти, бессмертии…

– Как, наверное, интересно – жить сотни лет: эпохи сменяют друг друга, а ты – свидетель…

– Все это есть и сейчас, просто ты не замечаешь перемен, они постепенны, и, только оглянувшись назад, понимаешь: все изменилось. Мне нравится быть человеком, обычным смертным, чей век отмерен.

…А в один из дней Уилл просит ее руки и сердца, и Кэсси отвечает, что они давно принадлежат ему.

***

– Я звонила родителям.

– И как?

– Мама была в шоке. Папа поздравил.

Она поднялась с дивана, услышав стук в дверь. Нахмурилась:

– Кто бы это мог быть?

Уилл услышал, как она открыла дверь, и затем ее удивленное:

– Мама… папа…

– Узнав новости, твоя тетя распорядилась нам срочно паковать вещи. Правда, сама где-то зацепилась… Но благодаря ей – мы здесь!