Офелии здесь нет

Офелии здесь нет

Если бы Офелия не пропала, Чес никогда бы не сел в тот поезд. Он их ненавидел. Ещё с тех пор, как в детстве мама сажала его в вагон, просила проводницу присмотреть и в Холдредже передать бабушке. Билет стоил слишком дорого, чтобы матери кататься туда и обратно. И тот маленький Чес ехал один три часа и каждый раз переживал, что поезд вдруг свернёт не на те рельсы и увезёт его в чужой незнакомый город.

Смешные детские страхи… Он уже в три раза старше того мальчика, серьёзный, с экономической газетой в руках. И бабушка давно умерла. Осталась стойкая неприязнь, но пришлось её преодолеть. Некая женщина из Лексингтона позвонила по объявлению и сказала, что видела кого-то похожего на Офелию во время утренней пробежки. Наверняка пустая зацепка, но другой у Чеса не было, и он готов был ухватиться за паутину, лишь бы не мучиться в невыносимом ожидании, лишь бы найти жену.

Офелия рассказывала, что когда ей было семнадцать, пропала без вести её сестра-близняшка Катарина. Прошло десять лет, а её так и не нашли. Чес изо всех сил гнал от себя невольное сравнение, гнетущие мысли о страшной фатальности происходящего. Он найдёт!

Тяжело пыхтящий сосед, похожий на тыкву, толкнул его плечом, задел газету, протискиваясь к окну, чтобы помахать провожавшим. Чесу некому было махать, он бы и в окно не посмотрел, если бы не этот неуклюжий толстяк.

Что-то слишком белое и неподвижное для пёстрой суетной толпы привлекло его внимание. Женщина. Поезд медленно тронулся, заставляя людей махать ещё азартнее. А Чес смотрел, смотрел на светлую фигуру.

Длинные золотистые волосы волнами по плечам – как Офелия никогда не носила, длинное, лет сто как устаревшее фасоном платье… Но всё остальное Чес знал слишком хорошо, чтобы перепутать. Её изящные руки, россыпь мягких веснушек на щеках, пронзительно-зелёные глаза, о которых он шутил, мол, ночью можно фары не зажигать.

Чес ударился лбом о стекло, пытаясь рассмотреть девушку на уплывающей платформе. Поезд набирал ход. Офелия? Офелия! Ему хотелось закричать, потребовать остановить состав, но здравый смысл зажал рот, велел усесться на место и придать лицу спокойное выражение. Показалось. А как иначе? Откуда Офелии взяться на перроне? Как бы он разглядел её в толпе? Просто хотел, чтобы она там оказалась, вот и всё. Да и было что-то странное в этой фигуре, только Чес не мог понять, что.

За окнами замелькали домики пригорода, погруженные в белую кисельную дымку. Добираясь на вокзал, Чес и не заметил, что утром был туман… Впрочем, он много чего не замечал в последние дни. Чеканная дробь колёс по рельсам должна была успокоить, но с Чесом это не работало. Никогда не работало. Он всерьёз начал думать о том, чтобы выйти на следующей станции и сесть на поезд в обратную сторону. Пусть даже померещилось, пусть. Просто проверить, убедиться.

– С вами всё хорошо?

Сосед-тыква участливо тронул плечо Чеса. Тот вздрогнул и только сейчас заметил, что скомкал газету в тугой шарик. Даже сечас он продолжал нервно мять бумагу пальцами.

– Со мной? Да, вполне.

– Вы же не в самолёте, – усмехнулся сосед. – Первый раз вижу, чтобы боялись поезда.

Чтобы не сорваться и не устроить не нужную ссору, Чес демонстративно расправил газету, и заслонился ей, будто страшно увлечён чтением.

Туман за окном становился гуще. Они будто ехали по гигантской чашке латте, с головой зарывшись в молочную пену. Ощущение тревоги и неправильности, и без того державшее в душных объятиях, окончательно лишило воздуха, стиснуло грудь. И почему-то именно сейчас его осенило, что было не так с той светлой фигурой, так похожей на его Офелию. Она словно светилась… Про-све-чи-ва-ла. Будто была не плотной, а эфирной, как призрак.

Но ведь призраки являются лишь после смерти.

Чесу захотелось немедленно, вот прямо сейчас вскочить, броситься в тамбур и потребовать остановку. Он отдёрнул от лица газету, заслонявшую от него вагон, чтобы убедиться – остальные пассажиры спокойны и расслаблены, а странное происходит лишь в его голове. Сейчас даже лицо соседа-толстяка не показалось бы раздражающим.

Но ближнее сиденье пустовало. Как и место напротив, как все другие в вагоне.

Поезд ещё вяло двигался в туманной пене, и он совершенно точно не останавливался в те пять или десять минут, которые Чес глядел за стекло. Не могли же они исчезнуть, он просто сходит ума.

Пока Чес добрался до тамбура, поезд окончательно встал и открыл двери. Наверное, разумнее было не выходить, но кто знает, что по-настоящему разумно при безумии? И когда вторая нога Чеса ступила на незнакомый перрон, тихий голос шепнул: «Всё правильно».

Вокзал, на котором Чес оказался, выглядел… Не заброшенным, нет, а будто застывшим во времени. Как фотография или вишенка в куске льда. Никакой многовековой пыли, трещин в колоннах и прогнивших скамеек. Обычный, разве что старомодный, вокзал, окутанный рассеянным солнечным светом, льющимся через стеклянный купол потолка. Только для вокзала здесь было слишком пусто, будто кто-то стёр ластиком людей и нарисовал вместо них вещи. Тысячи вещей. Некоторые – слишком нелепые здесь, некоторые – пугающие. Чес обошёл по дуге фарфоровую куклу с пустой глазницей.

Офелии понравилось бы тут, она обожала блошиные рынки и могла подолгу перебирать идентичные медные колокольчики или обколотые по кромке блюдца, уверяя, что все они абсолютно разные. Чес поджал губы и отвёл взгляд от старинного глобуса, закатившегося под скамью и наткнулся на газетный киоск. Продавца внутри не оказалось, но зато на полках высились стопки газет. Здесь наверняка должна найтись местная пресса! Вот и способ узнать, куда его забросило. Чес хотел вытащить первую попавшуюся газету, но его рука застыла в нерешительности. Бумага у одних казалась никотиново-жёлтой, со страниц проглядывали лихие вензеля. Другие смотрелись поновей. Некоторые вовсе были на иностранных языках и даже с иероглифами. Чес невольно взглянул на собственную измятую газету, которую машинально держал зажатой под мышкой.