Огонь и лед

Часть вторая. Онейроид. Глава 5

5

Все, что ты любила и знала — уничтожено. 

Я слышала эти слова в завывании ветра, в своем рваном дыхании, в хрусте снега под колесами повозки, в уханье птиц, в любом шуме, который издавала природа. В любом шуме, который издавали люди. Даже мое сердце стучало в неровном, бешеном ритме, словно бы его звук обязательно должен был сложиться в два слова.

Все уничтожено.

Ничего больше нет.

А впереди только смерть.

Я поняла, что схожу с ума, когда мне впервые явился образ Сэрры. Ее хрупкое тельце тряслось под порывами ледяного ветра, она держала в руке нож, сплавленный из цитрозона, и глядела на меня пустыми, бесчувственными глазами. Такими же, как у рыцарей, вторгшихся в нашу деревню, такими же, как у того предателя-воина, который каким-то непостижимым образом все-таки был реальным. А лучше бы он остался иллюзией, навеянной парами дурмана. В моем сне Сэрра стояла на краю обрыва, на краю пропасти, в которой не было ничего, кроме бесконечной темноты. Она протягивала мне свое оружие и говорила. Ее губы не открывались, но она говорила.

Ты мне не спасла-не спасла-не спасла.

Просыпаясь каждое утро, я тихо шептала эти слова и смотрела прямо перед собой, потому что вокруг больше ничего не было. Не было деревянных стен нашего домишки, не было дурацких занавесок, сшитых мамой на какой-то там праздник Луны, не было старой печи, требующей совершенно невообразимое количество древесины. Не было леса, леди Вейн, Сэрры, мамы… Когда я все-таки поднимала голову и смотрела в небо, то с ужасом понимала, что даже это у меня отняли. Над головой не было небес.

А однажды я услышала мамин голос. Он прилетел в с ветром, с его холодным порывом, он чувствовался в дыхании природы и в ее молчаливом протесте против такой чудовищной несправедливости. Смешно, конечно, но природа действительно сопротивлялась — она мешала командору Керну везти меня в замок, она мешала ему, подсылая снежные ураганы и устраивая обвалы, землетрясения… Может быть, природа была на моей стороне.

Я так надеялась, что очередной ураган просто снесет меня и навсегда закопает в снег.

Я разговаривала сама с собой — вернее, я разговаривала с Сэррой, но все считали, что я чокнутая. Мне не удалось похоронить своих родных так, как того требовали правила, эти чертовы правила, вписанные в религиозные манускрипты чьей-то кровью. Селен, Бог Луны и хозяин Эйс-Нора, требовал от своих земных детей только одного: покаяния. В истории Ледяных островов упоминалось, что Селен прощает грехи только тем, кто признал их и кто согласен отбыть наказание за зло, совершенное при жизни. Именно поэтому тела ледяных предавались первородной стихии. Они просто замораживались, превращались в огромный кусок льда и раскалывались на тысячи крохотных кусочков.

На Огненных островах мертвых сжигали.

Если бы хоть кто-то позволил, я бы нашла способ превратить обезглавленные тела мамы и Сэрры в глыбы льда, потом расколола бы их, а осколки закопала в землю так глубоко, как только возможною. Они не заслужили такой смерти. Такой смерти не заслужил никто из умерших — ни леди Алензи, носящая под сердцем малыша, ни ее однорукий супруг, ни леди Вейн, ни мама, ни Сэрра, ни дети… никто.

Тогда почему они умерли? Почему?

Голос Сэрры в моей голове все еще просил сходить в лес за контарами. Утром я улыбалась (вернее, я думала, что улыбалась, но на самом деле это не так), кивала и говорила одно и то же. Изо дня в день. Из часа в час.

— Конечно, моя ледяная сестра. Надень свою шубку.

Передом мной сидела сестричка — в синем платье, в белых сапогах,  с распущенными светлыми волосами и с недовольным выражением лица. Она злилась, потому что я не любила таскаться по лесным чащам и не могла долго находиться на морозе. Сэрра протягивала мне руку и кивала. Она просила пойти с ней, ведь мама в последнее время ходит удручающе печальная, и парочка красивых букетов ей не помешает. Нам надо было порадовать маму. Она осталась совсем одна.

Потом я закрывала глаза, считала до десяти, открывала их и понимала, что это сон всего лишь сон. Или, быть может, реальностью, точнее, та ее часть, где у меня все хорошо и мои родные живы. Где все живы.

Сэрра жаловалась, что мама чувствует себя одиноко, что ей не хватает крепкого отцовского плеча и его заливистого смеха.

Мама была одна.

Я осталась одна.

Когда я говорила Сэрре, что её здесь не может быть, потому что она мертва, а ее голова валяется в снегу неподалеку от тела, сестричка хмурилась и вопросительно на меня смотрела.

И я опять закрывала глаза.

Раз-два-три-четыре-пять…

И Сэрра исчезала.

А я вдруг понимала, что нет никакой Сэрры, нет моей деревни, нет мамы и, кажется, магии во мне тоже не осталось.

Я больше не чувствовала внутреннего огня, его жара и тепла, я больше не чувствовала себя огненной. По правде говоря, я больше не чувствовала ничего, кроме холода, который кусался и царапался, как обезумевшая кошка.

Холод обезумел, и я думала, что мой разум тоже обезумел.