Огонь в твоих глазах

Огонь в твоих глазах

Пустыня… Палящее солнце губит все живое, ласково обнимая их своими тонкими нежными руками-лучами. Правда, моя пустыня — мой личный ад и рай одновременно — весьма необычна. Странные пески — буро-желтые, с грязными разводами. Иногда, за очередной дюной, возникает бурлящий водоворот. Он жирно блестит под солнцем буро-фиолетовыми кругами, исчезая в провале, словно в пасти прожорливой твари. В третьем по счету водовороте, который я прошла тысяча пятьдесят семь шагов назад, утонула семья ящериц с шипастыми воротниками. Иглы на этих воротниках способны убить в одно мгновение. По крайней мере, мелкий пушистый грызун, подравшийся с одной из таких земноводных за сочный кактус, издох за три секунды. Радовало, что, выпустив яд, ящерицы отправляются следом за своей жертвой. Сочный кактус достался мне. Вкус у него отвратительный, но жидкость, цвета растворенного мыла в воде, очень питательна. Мякоть кактуса намного вкуснее, но мой организм категорически отвергает данный вид пищи. Снова рвать мякотью, а потом желчью за колючим кустом мне не хочется.

Маленький оазис, возникший на моем пути ровно семьсот шагов назад, немного утолил жажду, не давая умереть. Благословение или продлевание мук? Я попыталась растянуть сухие губы в ухмылке. Из возникшей трещины потекла струйка соленой крови. Я торопливо слизнула ее языком, не желая терять ни капли жидкости. Соленая и красная, словно клюквенный сок, кровь освежила язык.

Я потянулась за предусмотрительно сорванным двести три шага назад длинным жестким листом неизвестного растения и лениво начала махать им. Движения руки были механичными, доведенными до автоматизма. Создавалось впечатление, что это искусно сделанный протез.

Высокая пальма с толстыми ярко-зелеными листьями и маслянисто черным, словно нефть, крепким стволом давала ненадежную защиту от солнца. Это злобное существо было здесь своеобразным богом, безжалостно пожирающим мир под собой и превращающим нежные листья с тонкими прожилками близрастущего куста в почерневшие свертки, рассыпающиеся от одного прикосновения. Солнце олицетворяет здесь власть настоящего господина этого мерзкого, провонявшего кислым запахом плотоядных ярко-оранжевых цветов мира.

Из моего горла вырвался короткий хрип. Предполагаемый полубезумный смех не вышел. Этот чертов бог отдал часть своего жара даже биологичной мусорке! У него их тысячи, тысячи противных маленьких клочков реальности, разбросанных по всей паутине. Отходы с настоящих, больших и работающих по идеально отлаженной системе миров.

Лучи здешнего солнца начали медленно, словно хищник к запуганной дичи, подбираться ко мне. Я положила лист на песок и с третьей попытки смогла встать на четвереньки. Настроившись, я попыталась пройти на конечностях в таком положении, но они не двинулись. Сила инерции подтолкнула мое тело вперед, будто пинком под зад, и я зарылась носом в песок. Полежав немного, я вновь приняла позу животного и теперь сделала быстрый, насколько он может быть таким для истощенного организма, рывок вперед. Вовремя смогла увернуться от стремительно приближающегося песка, ударившись о него скулой. Еще один рывок — и я снова в тени. Мое «опахало» оказалось на довольно приличном расстоянии.

Я перевела бессмысленный взгляд на ярко-красный колючий куст. В этом чертовом клочке все тошнотворно яркое, словно его многочисленные одежды, и маслянистое, словно его намазанные сандаловым маслом черные волосы! Таким образом он напоминает мне о его постоянном присутствии — «везде и нигде», как он пафосно выразился на прошлой встрече. Он настолько тщеславен, что готов каждой маленькой полузасохшей травинке или полуразложившемуся трупу птицы придать свои черты. Например, у встреченной мной триста двадцать один шаг назад мелкой перепелки, неизвестно как оказавшейся в несвойственной ей сфере, были яркие жгучие карие глаза. Вот и гадай теперь чье это расстройство психики — мое или его? Впрочем, ему простительно. Остаться в здравом уме и памяти за несколько тысяч лет наблюдения за системой миров довольно проблематично.

Что за бред лезет мне в голову? Я облокотилась на ствол и подняла взгляд на сверкающие капельки света между листьев. Последний раз он предлагал мне сдаться тысячу шагов назад. По моим наблюдениям он уже должен был появиться с очередным предложением счастливой жизни. Неужели опаздывает? Или решил помучить еще? Не удивлюсь, если он впадает в экстаз, наблюдая за моими тщетными потугами сохранить остатки независимости.

«Глупо сопротивляться собственным желаниям» — его извечная фраза, непременно произносимая тоном опытного искусителя. Может быть, он прав. С каждым разом это «может быть» становится все прозрачнее. Смысл сопротивляться вечному и капризному существу, привыкшему получать свое? Мысль дать ему желаемое и спокойно помереть в последнее время посещает меня все чаще. Некоторые скажут, что негоже предавать собственные идеалы, нужно сопротивляться. Ляг костьми за свои принципы! А мой ответ им: «Пошли вы нахрен». Эти некоторые, подозреваю, существующие лишь в моем воспаленном сознании, никогда не боролись против заведомо победившей стороны. Это весьма напряжно, знаете ли.

Чтобы выбраться из этого жаркого клочка, мне достаточно мысленно сказать: «Сдаюсь». Это ведь очень просто, правда? Но отчего-то я спотыкаюсь на одном желании произнести слово-ключ, которое вернет меня в ставшие привычными покои. Стены и полы в них укрыты тонкими шерстяными полотнами с картинами человеческих трагедий, закрывающими голый холодный камень. Огни, словно живые существа, плавают по помещениям, освещая пространство. Нестерпимо пахнет пряными восточными сладостями, его излюбленным лакомством.

Я лениво махнула головой, отгоняя непрошеное видение, слишком полно и ярко ставшее передо мной. Наверное, это снова он насылает на меня эти химерные видения. В прошлом сне, наблюдая за его танцем с огнем, я возжелала его. И это нестерпимое, незнакомое чувство противно въелось в кожу, заставляя тело неправильно реагировать даже на острое прикосновение колючек. Исцарапанные руки теперь горели огнем. И эта боль тоже напоминает мне о нем. Огонь, жар, нестерпимый свет и блаженная боль — все это он. Иногда желанный, иногда ненавистный.