Огурец

Огурец

Гонимый собственными молодецкими силами, юный поэт и редактор поехал осваивать Дальний Восток. Начальник предложил ему сменить на посту увядающего редактора местной городской газеты, который сошёл с ума ещё в далёкие советские времена, но и поныне продолжал паразитировать редакцию собой и терроризировать местную библиотеку составлением свежей библиографии о 16 томах.

И сейчас же наш юный за свой счёт летел в дальний восточный город… А там – ещё 3 дня на поезде, 2 часа на автобусе и целые сутки ожидания вылета вертолёта, который, как оказалось, не летал там уже 15 лет. А это означало ещё двое суток тряски на УАЗике в компании нудного вояки-алеута, который не давал своими страшными историями вставить веское слово нашему герою.

И вот, наш молодец, несколько раз интеллектуально изнасилованный, вступил по колено в грязь на родную, как представлялось в ту пору, почву.

Почва его встретила не особо хорошо, зато его тёпленько встретил глава городской администрации Иван Иванович Толстопузов.

– Эдуард! – представился ему юный гений.

Главарь администрации чуть нахмурился, пожал крепкими плечами и повёл будущего главреда в его будущее логово – редакцию.

Как только Илья Григорьевич, старый лысеющий хитрюга, увидел Эдуарда под ручку с Иван Ивановичем, то сразу всё понял. Руку он не пожал, а на вопрос «Как Вы себя чувствуете?» выдал «Не дождёшься, окунь московский!».

Илья Григорьевич так шустро забегал по редакции, что Эдуард понял: помирать этот мерзавец в ближайшие лет 30 не намерен. Неожиданной активности шефа удивилась вся редколлегия: два алкоголика и кошка Фрося.

– Что же мне с тобой делать? Что же мне с тобой делать? Вот скажи мне на милость, что мне с тобой делать, а? – Илья Григорьевич удручённо посмотрел на своего преемника.

Эдуард выгнул спину ещё сильнее и громким басом сказал:

– А я всё могу!

Илья Григорьевич, немного позеленев, продолжил бегать и приговаривать:

– Что же мне с тобой делать? Что же мне с тобой делать? Куда ж я тебя засуну, а? Юдуард…

Неожиданно, в этом гуле и папиросном дыме, Эдуард заметил, что исчез глава администрации. Ему стало как-то грустно оставаться наедине с будущим местом работы.

– Что же мне с тобой делать? Что же мне с тобой делать? Где же тебя в работе зарыть? Успенский ты, Юдуард… Рассказы бы детские хоть писал…

– А я стихи пишу! – снова пробасил Эдуард, отчего в радиусе 30 метров от редакции с деревьев попадали все уже озимые вороны.

– Сти-хи! – передразнил Илья Григорьевич, – нету тут поетов, тут дети есть!

От досады Эдуард сел на первый попавшийся стул. Илья Григорьевич остановился, посмотрел на него и расплылся в своей маразматической (как показалось Эдуарду) улыбке.

– Вот что, Грегуар…

– Эдуард!

– Юдурад… Юдуард… Покамест будь где сидишь – наборщиком! А потом, когда Василь Степаныч помрёт (сидевший недалеко мужчина лет пятидесяти подавился сушкой), станешь главным корректором газеты!

Перспектива быть корректором в этой газетёнке не слишком обрадовала юного Эдуарда, да и крепкий волосатый кулак Василь Степаныча, показанный из-за спины Ильи Григорьевича, оптимизма не внушал.

Эдуард чуть осунулся, смирился. И пошла его наборщеская жизнь в этом Интернетом забытом городишке.

Так шли недели, месяцы, и Эдуард день ото дня набирал номера газеты, которая, к счастью, выходила всего 3 раза в неделю… Правда, иногда приходилось набирать один и тот же номер по несколько раз, ибо периодически всё падало. Все предложения Эдуарда по оказанию им услуг художника расшибались об ильегригорьевичево «Да убери ж ты свои каляки-маляки! Противно видеть». Эдуард не спал ночами, так как было слишком светло. Он не спал на работе, так как кошка Фрося часто и противно мяукала. Он стал писать заметки о сельской жизни, но, так как сёл поблизости не было, перестал. Все попытки связаться с внешним миром были заранее обречены на провал: почта была слишком дорогой. И всё это ради набора газеты тиражом в 500 экземпляров.

По осени, когда кулак Василь Степаныча поослаб после прошедшей уборочной, Эдуард подключился и к корректорской работе, за что ранее получал лишь нагоняй. Он теперь окреп, ибо каждый день занимался спортом и старательно отлынивал от траты сил на уборочной. За что тоже получил нагоняй, уже от начальника местного зернохранилища. Но Эдуарду было не до этого. Он впитывал в себя атмосферу Дальнего Востока, дабы потом выливать её в своих гениальных строках. Печатать, правда, их было негде, ибо ведущим поэтом их газеты была восемнадцатилетняя Маша Гугман, писавшая милые и складные детские стишки и рассказики. Эдуард пробовал знакомиться с местными барышнями, но те по преимуществу оказывались замужними, за это Эдуард получил 3 фингала в первый же месяц, а потом взялся за охмурение Маши Гугман. Та сначала была в шоке от его манер и напора, но потом она стала в шоке от его стихов и перестала с ним здороваться на улице.

А Эдуард всё креп и чах.

Когда день становился всё короче, а ночь всё длиннее, он надевал полушубок и выходил гулять по неосвещённым улицам города. Падал снег, выли собаки, изредка проезжали автомобили (всего их в городе было 6, включая и те, что не на ходу). В окнах горели керосиновые лампы, у ворот курили сторожа и военные, городские алкоголики ушли в подвалы.

В январе включили отопление.

В феврале отключили газ.

В марте включили газ.

В мае отключили отопление.

Вечно живой Илья Григорьевич не собирался никак на заслуженный отдых, и Эдуард начал чахнуть окончательно. Скучная и неловкая (в плане беременности дочери главаря администрации) зима подействовала на него угнетающе. Эдуард всё думал, как бы ему выбраться из этого чёртового городишки и вернуться на работу в Москву. Сейчас ему казалось полуночным бредом то, что ещё 10 месяцев назад он просил своего начальника отпустить его сюда. А ведь это было. Но Эдуард вычеркнул это из своей памяти и ходил, гордо думая, что он тут в ссылке за своё инакомыслие.