Охота по ночным чаям

Охота по ночным чаям

Тихонько запищала и скрипнула металлическая дверь подъезда. С тихим хлопком закрылась позади. Девушка выбралась в ночь.

Проверив ключи (не без причины), Тася удовлетворительно хлопнула по карману кислотно-зелёной куртки. Затем и по второму карману, – с термосом – на симметрию.

Был где-то апрель, почти уже май. Тёплый и хороший; погода уже благоволила к прогулкам – яркая куртка была уже завязана на поясе. Вдохнув свежего зелёного воздуха, девушка поправила фетровую шляпу и шагнула со ступеньки. Чёрное каре весело качнулось порывом.

Недавно был дождь, и, на самом деле, было немного прохладно. Но Тася не спешила развязывать необычный подол. Хотелось немного помёрзнуть, а затем согреться чаем. Чаем из термоса с лягушкой.

Она потянулась к наушникам, но передумала. Ночная тишина манила, нарушать её не хотелось. Чёрные ракушки остались обнимать шею. Полуночница вновь втянула носом воздух. Более влажный, более чистый.

– Кто ты таков, дождь, что-б красть ночное небо? – спросила у стихшей стихии дочь человеческая. Той нравился дождь, но нравилось и небо. Хоть и спрашивала с улыбкой.

Шагнув не сезонной босоножкой в лужу, Тася рассмеялась. Душа была полна веселья; ночь лунной не была.

Доски качелей отсырели, но зелёному плащику было всё равно. Кислотный цвет был однажды ярче – ныне же впитал и серых оттенков и даже нечаянно синей краски – качели недавно красились.

Скрип цепей слышен битый час. Качели очень давние, – Тася помнила их ещё с детства. Раньше пар качель было две, раньше были иные доски. Раньше и площадка была другой. Круговой рукоход всегда всплывал первым при воспоминаниях о старой площадке.

Вторым воспоминанием был тополь. Гигантский и огромный. Однако из-за ветра он однажды упал, и его спилили. Спилили и его друзей, предостерегая прецеденты. Но пуха меньше не стало.

Третьим были вторые качели. Было даже неясно: существовали ли они вовсе? Но в памяти красивой картинкой всегда всплывали две песчаные площадки, разделённые асфальтом. Каждая песчаная половинка своя собственная и уникальная: турник и кольца с одной, горка и карусель с другой. И лишь качели единственным зеркалом отражались через ось бетона, были и там и сям.

Воспоминаний было много: и о новой площадке, и о горке детства, но возникали в памяти чаще частички ушедшие, навсегда оставшиеся лишь мыслями, и, может, чертежами у градоначальников. Но градоначальники образа не хранили, лишь исштрихованные бумажки. Качающая же берегла эти ушедшие в прошлое детальки, не давая им уйди насовсем. Ведь на улице, чай, уже не Франция.

Спрыгнув с доски, переставшей быть мокрой, приземлившись на замшелую резину, Тася шагнула за заборчик площадки. Совершенно маленький – огородить детей от побега с безопасности. В детстве она его ещё не видела, взрослой же всегда нарочито специально перешагивала через. Даже если ход был ей по пути.

Под ногами липко зашуршали почки.

– Липа, – тихо ответила самой себе шуршащая, но ошиблась, хоть и ошиблась намерено. Почки были тополиные, но Тася всегда называла их липовыми. Ведь те, разумеется, были липкими. Девушка присела на корточки и вдохнула яркий медовый запах, хоть и почуяла его слабо. Носик уже замёрз.

Она встала и достала из кармана термос, скрипнула крышкой. Понесла его к лицу и втянула носом тепло. Запах чая раздался даже отчётливее запаха липовой липы. Губы коснулись металла, казалось, немного обожглись, но на самом деле отвыкли от тепла из-за прохлады. Напиток же уже был не так горяч. Однако согревал.

Запахи вновь вернулись. Вернулись с покалыванием в пальцах и теплом в области лопаток. Тася вновь вдохнула воздух, ища тополя, но ничего не почуяла – привыкла, даже не полным обонянием. Хотя, она не расстроилась. Она ведь и так знала, что тополь прекрасно пахнет.

Почуяла краску, слегка поморщилась, но вновь вспомнила детство. Краска всегда ассоциировалась с чем-то давним и, почему-то, очень летним, хоть и красили всегда весной.

Продолжив шагать, она даже не посмотрела на часы. Она надела их на руку, но лишь по привычке и из удобства; отчаянно избегала на них смотреть. А может, время там было неправильным.

Моргнул фонарь. Всегда моргал; автоматика была перепутана. Тот должен был включаться при приближении людей, но лишь выключался. Иные же столбы горели всегда. Погаснувший фонарь Тасе нравился даже больше, в городе было слишком светло.

Где-то прогремел мотоцикл, страшно прожужжал и затарахтел – девушка закрыла уши. Гончая уехала, но гуляющая уши открывать не спешила. И к тишине привыкнуть надо было. Мотоцикл проехал слишком быстро, привыкнуть к нему постепенно не получилось; приходилось отвыкать в два раза постепеннее. Но всё-таки стихло.

Листья зелёные, но от света фонаря очень жёлтые. И жёлтость не осенняя, а очень необычная. Листва и ветви становились похожим на мицелий, на сетку, на капиллярную систему. Тася захотела достать телефон, запечатлеть. Но передумала. Хотелось лишь чаять ночной пейзаж. Оставить его лишь в голове, а не на чертёжике, цифровой копии.

Дорогу у каштанов освещал более холодный свет. Не холодный по сути, но холоднее жёлтого у «грибов» – свет у каштанов был белым. Зелёная курточка остановилась, сошла с дороги на тропинку и подошла к раздвоенному стволу. Чуть выше на ветвях, словно перекладина, два ствола соединяла положенная палка. Тася положила эту палку год назад. Её никто не тронул.

Подул небольшой ветерок, с каштанов полился остаточный дождик – на листиках оставалась влага. Путешественница расставила руки в стороны, принимая пост-стихию. Капли были прохладные, но ей было не холодно, она согрелась. Хоть чай и закончился.

Она повернула домой, но неохотно. Не спешила, шла медленно, хоть ноги и привыкли к быстрой ходьбе. А на победных пятидесяти метрах повернула в арку, в магазин. Круглосуточный колокольчик поприветствовал. Приветствовали и продавцы.

– Тася, доброй ночи, – бодро, но сонно пожелала кассирша, махая рукой. Никогда не «Таисия Семёновна», лишь «Тася», быть может, «Таечка». – Что опять так поздно?