Она была так ужасна, что у меня нет слов...

Она была так ужасна, что у меня нет слов...

...чтобы описать ее достоверно. То есть немного слов есть, но, боюсь, читатель не сможет уложить отдельные нарисованные мной детали в один образ, даже если это читатель-визуал. Все же литература – это вам не фотография, и даже не живопись. Но я попытаюсь, а вы уж постарайтесь себе это представить. Ну или не старайтесь, а то приснится еще.

Начнем с того, что она была толстой. Само по себе это не недостаток, встречал я вполне симпатичных и элегантных толстушек. Но при взгляде на Сашу на ум почему-то сразу приходило слово "квашня", при этом я даже не очень себе представляю, что это слово означало до Саши.

Ходила она переваливаясь с боку на бок, как утка (кстати, уток, в отличие от квашни, я прекрасно представляю). При этом она еще и умудрялась раздражающе шаркать стоптанной на один бок обувью, так что каждый коридор рядом с ней превращался в испытание для нервов.

Носила она исключительно мешковатые свитера и бесформенные брюки. Какова она под ними, мне, слава богу, не довелось узнать, но это исключительно из-за моей разборчивости, ну и из-за того, что я уже встречался с ее лучшей подругой. А вообще Саша была вполне доступной, в ее комнате в общаге вечно ошивался какой-нибудь Боря или Паша, которых не смущали ни выпученные глаза, ни мясистый нос, ни занимающие три четверти лица губы уточкой, ни восемнадцать подбородков под ними.

Еще была растительность. Иначе не назовешь этих гусениц на месте бровей и воронье гнездо цвета неопределившегося осьминога на голове. Все это росло по лицензии "as is" (что в русском переводе означает "что выросло, то выросло") и не корректировалось вообще никогда.

Косметикой она не пользовалась и украшений не носила, но это, вероятно, и к лучшему. Кто знает, что бы она там навертела с таким-то вкусом?

Пока она не улыбалась, у меня получалось с ней общаться, глядя в лицо. Но потом показывались огромные лошадиные зубы в четыре ряда, и я невольно отводил взгляд. Если она улыбалась молча, я все еще терпел. И когда говорила ужасно гнусавым голосом, тоже держал себя в руках. Но блеяние, символизирующее смех, выносить уже не получалось, я в лучшем случае вежливо вспоминал, что что-то забыл на другом конце земного шара, а в худшем бежал туда без всяких объяснений.

Что в ней было хорошего? Ну она не была дурой. Вы скажете, что такое не редкость? И ошибетесь! Среди пятидесяти моих однокурсниц не-дур можно было пересчитать по пальцам одной руки. Только не думайте, что мне так не повезло в жизни, это просто особенность моего восприятия женщин, во всех других местах соотношение примерно такое же. Такой я мизогин.

Так вот Саша обладала редкими умениями строить логические связи, делать выводы, видеть суть явлений, а не их внешние стороны, задавать правильные вопросы и точно их формулировать. При этом она ровно и доброжелательно общалась со всеми, не повышая голоса на две октавы в присутствии понравившегося парня и не сбивая с ног визгливым смехом после каждого его слова, как это делали другие девушки вокруг. Понятия не имею, что она забыла на нашем филфаке, она вполне потянула бы какой-нибудь топ-менеджмент в любой сфере. Хотя не в любой. Только там, где не нужны личные встречи с клиентами. К сожалению, не знаю, как сложилась ее судьба, с ее подружкой мы расстались через год после выпуска, и мне не у кого спросить.

Это была присказка, пора уже перейти к самой сказке. Началась она романтично – в Новогоднюю ночь. Под бой курантов некто Гена заманил Сашу в ее комнату, где они, голые и пьяные, предались бурной страсти и неукротимому разврату. Возможно, все было наоборот, это Гену коварно заманили в логово, и пусть скажет спасибо, что не откусили голову напоследок. Утром первого января Гена собрал пазл из своих растерзанных трусов и покинул сию гостеприимную обитель, чтобы никогда больше туда не вернуться и по возможности сделать вид, что такого эпизода в его биографии не было.

Саша тоже увлеклась зимней сессией, ей стало не до Гены, и я, кстати, вообще не был уверен, что она хотя бы спросила его имя. Потом наступили каникулы, и она уехала в свой Задрочинск. Потом начали наступать праздники – сначала День Святого Валентина, потом День Защитника Отечества, в связи с чем Саша задумалась о мужчинах. О мужчинах Саша думала две вещи. Во-первых, что-то как-то слишком давно их не было в ее жизни. Во-вторых, еще давнее в ее жизни не было месячных.

Не без труда Саша вспомнила, с кем спала в последний раз, путем опроса свидетелей выяснила, как его зовут, каким-то чудом узнала, как с ним связаться. То есть больше всего ей хотелось с ним развязаться, но аборт она делать не пожелала, уж не знаю, из религиозных соображений или что там было у нее на уме. Короче, рассудила Саша, отец должен знать о существовании своих детей, а уж что с ними делать, пусть решает сам. Муж, особенно такой голодранец и раздолбай, как Гена, ей не очень был нужен, он представлялся ей той свиньей из анекдота – что, еще и за ней доедать?

Но Гена рассудил по-другому. Побегав по потолку дня два и повырывав у себя половину волос, он выпил литр валерьянки и принес Саше в подарок десять баночек с фолиевой кислотой, оставшихся в наследство от недавно родившей сестры. "Пойдешь на УЗИ, меня позови", – буркнул он смущенно и растворился в дверном проеме. Видимо, это тоже был момент из общения с многоопытной сестрой.

Саша пожала плечами и со всем согласилась. Гена героически попытался оплатить УЗИ, но оно оказалось бесплатным в женской консультации. Витаминами до конца жизни Сашу обеспечили родители. Фрукты регулярно приносили сердобольные соседки по общаге и мы с Катей. "Чем еще я могу быть вам бесполезен?" – патетически завывал Гена, вырывая еще три четверти волос от неспособности найти себе место в жизни матери своей будущей дочери. Нет, Саша его не прогоняла, но и "мужыком" рядом с ней он себя не чувствовал.

Саша ни в чем не нуждалась, даже в деньгах. Она писала рефераты на заказ и была востребована круглый год, даже, как ни странно, летом. Возможную сложность представляла коменда, но и с ней Саше удалось договориться, презентовав очень убедительный конвертик. Гена же страдал от собственной невостребованности.