Осенние надежды

Осенние надежды

Семеро были невероятно жестоки, отняв у Кейтилин Старк всё, но сохранив ей жизнь – а может, то были не Семеро, которым она так упорно возносила молитвы, а Старые боги Севера, боги её лорда-мужа. А может – в последнее время в её усталую голову всё чаще закрадывалась такая мысль – и вовсе не было никаких богов. Просто рука Фрея, который удерживал её за волосы, дрогнула, а ноги отказались держать Кейтилин, и она упала за миг до того, как острый нож перерезал ей горло. Он оставил лишь ярко-алую полосу, из которой тут же заструилась кровь, а потом леди Старк ударилась головой об угол стола и провалилась в благословенную тьму.

Её, бледную, израненную, с кровоточащим горлом и разбитой головой, приняли за мёртвую или умирающую, и в этом было её спасение. Кейтилин была в глубоком обмороке и не чувствовала, как Фреи стащили с неё платье и бросили обнажённое тело в реку, насмехаясь над похоронным обрядом дома Талли. Она не чувствовала, как вода несла её по течению, как серебристые форели задевали её своими гибкими телами, как водоросли спутывали её волосы. Она не знала, что не столь далеко отсюда ругающийся сквозь зубы Сандор Клиган тащил, перекинув через плечо, её дочь Арью – она тоже была без чувств, и разум её находился в теле волчицы, давно рыскавшей по Речным Землям.

Волчица Нимерия без боязни вошла в поток, поплыла, борясь с течением, добралась до Кейтилин и, осторожно смыкая зубы, чтобы не причинить вреда той, что была матерью её человека, вытащила её на берег. Она долго стояла над бесчувственным телом, воем взывая к Кейтилин: «Проснись! Восстань и беги с нами!», скалила зубы на других волков, подбиравшихся слишком близко, и то и дело отряхивалась, орошая всё вокруг себя брызгами.

Слабый запах мокрой шерсти донёсся до Кейтилин, и она начала приходить в себя, но в это время неподалёку послышались голоса и стук копыт, Нимерия бросила свою добычу и пустилась прочь, а Арья очнулась с колотящимся сердцем, в полной уверенности, что её мать мертва.

Но Кейтилин не была мертва. Они пришла в себя в темноте на берегу реки, окружённая запахами и звуками, с ужасной болью в горле, задыхаясь и судорожно откашливаясь. Ей ещё никогда в жизни не было так холодно, её бил озноб, спину ломило, голова болела, раны на лице щипало, и кое-где всё ещё текла кровь. Когда множество людей окружило её, Кейтилин не испытала страха – ей было уже всё равно. Пусть надругаются над ней, захватят в плен, убьют – зачем ей жизнь, если она лишилась всех своих детей?

Но незнакомцы не причинили ей никакого вреда – напротив, кто-то поспешно закутал её в широкий плащ, другой протянул руку, помогая встать, но Кейтилин окончательно ослабела, и после пары шагов ноги её подкосились, поэтому мужчина взял её на руки и понёс. Она лежала, не противясь, слегка покачиваясь в такт его мерным шагам, а мрачные краски ночи расплывались перед её глазами. В голове стоял туман, и Кейтилин радовалась, что может не думать, не вспоминать – если только те смутные остатки чувств, которые она испытывала, можно было назвать радостью. Хорошо было бы умереть прямо сейчас, пока воспоминания не вернулись к ней и не обрушились новой болью...

Весь остаток ночи и полдня Кейтилин провела во сне без сновидений и очнулась уже внутри полого холма – как она узнала позднее, именно этот холм был убежищем Братства без Знамён. Когда она пришла в себя, то увидела рядом мужчину, чьё лицо было ей смутно знакомо. Слова и образы расплывались в памяти, вспыхивали и гасли один за другим, но она всё же сумела узнать его – Харвин, сын Халлена, мастера над конями...

– Харвин, – имя с трудом вырвалось из горла, и собственный голос показался Кейтилин ужасно хриплым и скрипучим.

– Молчите, миледи, вам нельзя говорить, – поспешно перебил её Харвин. – Ваше горло повреждено, но Торос сказал, что оно заживёт, если не тревожить рану. Он промыл ваши раны и смазал их целебной мазью.

Только сейчас Кейтилин ощутила на лице и шее что-то влажное и неприятно щиплющее кожу – должно быть, ту самую мазь. Голова у неё была обмотана какой-то тряпицей и болела не так сильно, но в висках стучало, а перед глазами всё ещё стоял туман. На теле по-прежнему не было ничего, кроме плаща, и остатки стыдливости побудили Кейтилин плотнее запахнуть его.

– Не нужно было меня спасать, – проговорила она свистящим шёпотом. – Я лишилась своего дома, своей семьи, своих детей – что мне остаётся, кроме как умереть?

– Не говорите так, миледи, – горячо возразил Харвин. – Торос воскрешал лорда Берика шесть раз – значит, он нужен для чего-то. Вы выжили после Красной Свадьбы – значит, и вы должны что-то сделать.

«Свадьбу Эдмара и Рослин в народе прозвали Красной – нечего сказать, подходящее название», – невесело подумала Кейтилин.

– Но что я могу сделать? – прошептала она, хотя уже знала ответ – за миг до того, как его промолвил Харвин.

– Жить, бороться, отомстить тем, кто убил вашего сына.

«Робб... Мой первый сын, мой последний сын», – боль воспоминаний была слишком сильна, и Кейтилин зажмурилась – она не могла позволить себе плакать при Харвине. Всё же у неё ещё осталась гордость – единственное, что у неё осталось. Ланнистеры, Фреи и Болтоны лишили её мужа, детей, дома, даже одежду с неё сорвали – теперь у неё не осталось ничего, кроме мести. Что ж, может и к лучшему. Теперь ей нечего терять – а значит, и нечего бояться.

– Оставь меня одну, – велела она Харвину, и он, поклонившись, вышел, хотя Кейтилин видела на его лице тень сомнения. Оставшись в одиночестве, она уронила голову на толстый белый корень чардрева, служивший ей подушкой, и выплакала своё горе, закусив край плаща, чтобы никто не услышал рыданий. Робб, её бедный сын, мальчик, надевший корону, которая была для него слишком тяжёлой ношей, до сих пор стоял у Кейтилин перед глазами – пронзённый несколькими арбалетными болтами, истекающий кровью, зовущий её... Она знала, что никогда не сможет забыть, что образ сына будет являться ей во снах вместе с образом Неда и других детей – напоминать о мести, о том, что она должна сделать.