Осенний жираф

ОСЕННИЙ ЖИРАФ

Мы, не узнанные друг другом,

Задевая друг друга, идем…

Е. Евтушенко

Мягкая желтая листва устилала жирафу путь дорожками парка. Человеческие мама и папа усыновили его еще маленьким жирафенком и дали смешное имя Генрих. У мамы и папы была еще дочка Настя — смешная смышленая девочка с большими грустными глазами и рыжей копной волос, за которую сам месяц октябрь мог влюбиться в нее с первого взгляда. Жираф тоже был рыжий, и повязанный заботливой маминой рукой оранжевый шарф, чтобы маленький Генрих не простудил непомерно высокое горло, еще больше добавлял в его окрас всевозможные желтые оттенки. Казалось, сам месяц октябрь гуляет с Настей в городском парке, окруженный спешно разукрашенной в осень листвой.

Гуляя, Настя любила разговаривать, рассказывать Генриху все свои мысли, переживания, чаяния и надежды. Жираф же все больше молчал, так как все жирафы в целом не слишком разговорчивы, и, перебирая ушами, иногда тихонько отвечал своей названой сестричке, нашептывая ей прямо в ухо. От шепота жирафа в ухе становилось тепло и немножечко щекотно, но Настя очень любила неторопливые прогулки и беседы с Генрихом, так как четырехлапый братик понимал ее, как никто другой. Разве только мама могла составить Генриху конкуренцию. Плюс он не был таким шалопаем, как мальчишки Настиного возраста.

Жирафы взрослеют раньше людей в среднем раза в три,  и наш Генрих постепенно стал для Насти еще и старшим братом, который позаботится о своей сестре, когда родители заняты или устали. И Генрих старался изо всех сил, расстилая  постель и аккуратно укладывая туда свою шею и голову, чтобы Насте было не страшно спать ночью, обнимая жирафа за шею. А на прогулке он мог легко рассмешить Настю, забрасывая белкам грибы прямо на вершины деревьев, причем особенно удачный бросок они отмечали громкими криками «Гол» и беличьими аплодисментами.

Но жизнь текла своим чередом, и сегодня Насте хотелось поговорить. Как иногда хочется просто поговорить! Кто и зачем так устроил человека? Но при всей простоте этого желания оно зачастую весьма трудновыполнимо, ведь говорить хочется с тем, кто поймет тебя и никогда не обидит, никогда не использует услышанное, чтобы высмеять. Пробовали ли вы найти такого собеседника? Жизненный опыт людей постарше говорит об обратном — о том, как друзья превращаются в злейших врагов, родные предают и отворачиваются, и ты раз за разом жалеешь, что был откровенен с кем-то, стыдишься, как хвативший лишку спиртного на корпоративе и станцевавший на столе, понимающий наутро, что теперь до пенсии все коллеги будут подсмеиваться над этим танцем, которому сами рукоплескали еще вчера.

И вот детские представления о дружбе и любви сменяются на товарищество и комфорт, и если вы расстаетесь с кем-то, отсутствие в прошлом задушевных бесед делает такую потерю легче и безболезненнее, лишний раз убеждая в пользе молчания или бесед ни о чем. И мы превращаемся в молчунов или говорим о ненужных вещах, заворачиваясь и прячась за этими разговорами, как за слоями брони. Иногда можно даже поразиться, насколько мы научились молчать. Мы молчим о самом важном, о том, что больше всего беспокоит, доставляет постоянный дискомфорт, или о том, чего хотим больше всего на свете. Мы боимся стать заложниками высказанного, ведь мысли — как код от сейфа, который нельзя сменить или перепрограммировать после выпуска с завода. Дай в порыве дружбы или любви код единожды — и ты на всю жизнь заложник чьей-то порядочности. Кто захочет такого?

Или другая беда — когда твои мысли, не причесанные и приглаженные, а те, что идут изнутри, раскрывая тебя настоящего, могут задеть, обидеть собеседника, так привыкшего к твоему молчанию или пустым разговорам, раскрыть тебя совсем не так, ломая в один миг вымышленный и надуманный образ.

Господь с небес, наверное, поражается тому, как мы используем его дар говорить, пряча его, как нечто постыдное и отвратительное. Те же, кто зарабатывает на жизнь психиатрией, или священнослужители, старающиеся делать примерно то же самое, хорошо знают, как решается большая часть проблем. Даже в браке люди спят в одной постели, но стесняются начистоту высказать свои мысли, просто поговорить. Вот и идут к доктору или священнику по очереди, и он, как коммуникатор, выслушивает супругов, налаживая между ними простое общение. «Господи, чего ж он так долго молчал?» — восклицаем мы порой, услышав от доктора сокровенные желания близкого нам человека. Молчал, потому что так спокойнее, привычнее и безопаснее, потому что жизнь научила его молчать там, где говорить жизненно важно. Такой вот парадокс.

Но Настя была еще маленькой девочкой, а Генрих — жирафом, и Настя на прогулках часами могла рассказывать свои истории и обсуждать взрослые проблемы, наговариваясь впрок. «Почему люди такие злые? — спросила она Генриха однажды. — Злой волшебник их делает такими жестокими или ухудшающаяся экология?» Настя часто смотрела с Генрихом телевизор и хорошо разбиралась в экологических проблемах и глобальном потеплении. «Вот те злые дяди, у которых поднялась рука снести трактором папин с мамой ларек». Мама проплакала тогда всю ночь, спрашивая у папы, как они теперь будут кормить семью. Папа молчал и утешал маму тем, что как-то протянут, что он найдет себе хорошую работу. Но от папиных слов становилось еще грустнее, и хотелось плакать даже Насте, слышавшей через стенку мамин плач и разговор родителей.

Тогда Генрих плотнее прижал шею к Насте и рассказал ей сказку об Осени и ее любимом сыне Октябре, который, естественно, в сказке Генриха был самым красивым жирафом с непомерно длинной шеей. Сказка заканчивалась тем, что Октябрь уходил вслед за мамой, как утенок за мамой-уткой, но обещал маленькой девочке вернуться, когда повзрослеет, и быть с ней рядом всегда, а не только в октябре. Но финал сказки Настя уже не слышала — она мирно спала, крепко обнимая шею жирафа...