Особый слуга

Ожидание

Графиня Пелагея-Елена-Мария-Августа Кристобаль, известная в свете под кокетливо-легким, как пузырьки шампанского, прозвищем Полетт, возвращалась на родину. Новость эта задала тон разговорам столичного света. Вспоминали родителей Полетт, ее безоблачную юность в родовом имении, первый бал, на котором она имела ошеломительный успех и даже удостоилась чести танцевать польский с самим императором. С тех пор у девушки не было отбоя от ухажеров. Гостившие рядом с имением кавалеристы, соседи, знакомые близкие и дальние и знакомые их знакомых наперебой восхищались неотразимым обаянием, умом и учтивостью юной барышни и изъявляли желание связать с нею свою судьбу.

Среди всех претендентов на руку Полетт ее отцом был сделан выбор в пользу пятидесятитрехлетнего графа Кристобаля, посла ко двору императора. Уж как умоляла Полетт батюшку поменять решение, как рыдала! Николай Артамонович был непреклонен. Весной 1835 года, когда в небе ярко горела предвестница бед - комета[1], Полетт, которой только-только сровнялось шестнадцать, была обвенчана с графом и вскоре уехала на родину супруга, в край, где зимуют перелетные птицы и круглый год цветут цветы.

На долгие годы Полетт была позабыта. О ней вспоминали разве родные, раз в год отправляя подарок к именинам, да подруга детства Женечка, состоявшая с Полетт в непрекращающейся переписке и посему знавшая сокрытую от других жизнь, а равно чувства и привязанности графини. Со времени их последней встречи Женечка успела сделаться баронессою Джейни Алмазовой, располнеть и повзрослеть, но не утратила ни веселого нрава, ни привычки кокетничать. Ради первого ей, жене и матери большого семейства, прощалось второе. Кокетство Женечки никто не воспринимал всерьез за исключением разве ее супруга Алексея Михайловича, коротконого толстячка в очках, абсолютного флегматичного ко всему, кроме жены. Ревность барона проявлялась бурно, с непременным вызовом соперника на дуэль, которую наперебой пытались расстроить многочисленные друзья семейства, да и сама баронесса принималась пылко убеждать благоверного в неизменности своих чувств. Дальше обычно следовало примирение, завершавшееся беременностью Женечки.

Из-за этой способности нести смертельную опасность одним только взглядом баронессу прозвали Медузой Горгоной, что человеку, не знакомому с семейными драмами Алмазовых, показалось бы злой насмешкой. Женечка была белокура, розовощека, улыбчива и больше всего напоминала миленького пухлого херувимчика. Вследствие хорошего аппетита платья баронессы быстро делались ей малы, но она с достойным уважения упорством умудрялась не только наряжаться, но даже есть и танцевать в них. К описываемому моменту в семье Алмазовых было пятеро детей, младшему Витеньке, вот-вот должно было стукнуть два годика, и в свете уже делали ставки, когда состоится очередная дуэль и кто будет ее жертвой.

- Баронесса, умоляю, не улыбайтесь! На нас смотрит ваш муж, а я не умею стрелять. Взгляните лучше на князя Соколова, он вон там, возле окна. Великолепный образчик мужественности, по слухам, князь отлично управляется с пистолетом, - просил Пьеро Поцелуев, нервный и нежный мужчина тридцати лет из той породы, что до самой старости сохраняют в душе и в облике мальчишеские черты.

Пьеро обладал удивительной способностью краснеть к месту и ни к месту, был тих, робок, не шибко большого ума, хотя порой ему удавалось сделать нечто такое, отчего окружающие вдруг сомневались в своей оценке его умственных способностей и задумывались, уж не нарочно ли он их дурит. Алмазова любила Поцелуева за доброе сердце, сочетавшееся с поистине детской наивностью и изо всех сил желала ему составить счастье с хорошей женщиной. Но только – вот загвоздка! - когда она пыталась вообразить таковую, на ум приходила исключительно матушка Пьеро Лукерья Алексеевна, женщина властная, рано овдовевшая и всю нерастраченную любовь устремившая на сына, которым правила уверенной рукой.

- Не переживайте, мой муж не попадет в слона с десяти шагов, - поспешила успокоить баронесса своего любимца.  

- И все же, молю, отведите взгляд! Береженого, знаете ли… Поведайте лучше, что сообщает вам ваша подруга, графиня Кристобаль.

Благодаря переписке и грядущему возвращению Полетт, Женечка стала центром всеобщего интереса. Вокруг нее скоро сложился кружок холостяков, выспрашивавших подробности о заграничной жизни графини и причины, побудившие ее вернуться. Баронесса Алмазова, обожавшая внимание, беззастенчиво пользовалась этим интересом, выдавая заветную информацию по частям и так, чтобы лишь сильнее разжечь любопытство.

- Извольте, – неспешно начала она. - Полетт много путешествовала, ее письма приходили порой из самых неожиданных мест. Она воочию видела Вечный город и беломраморные статуи Эллады, ступала по развалинам храмов забытых богов, любовалась солнцем над гробницами раджей. Долго жила у моря, поскольку у ее супруга открылась пневмония и врачи рекомендовали ему влажный климат. Но перед его болезнью морской климат оказался бессилен - на шестьдесят седьмом году жизни Кристобаль почил в бозе, оставив жене все свое состояние. Полетт писала, как устала она с утра до вечера слушать чужую речь, и как ее печалит, что дети понимают язык отца лучше языка матери. Она намерена это исправить.

- Позвольте, сколько же у нее детей? – спросил Серго Верхоглядов, заводила шайки холостяков, одевавшихся как денди и ежедневно обедавших у Дюме[2]. Он был большеносым, с упрямым сомкнутым ртом и выставленным вперед подбородком, маленькие глазки его прятались под выпирающие надбровные дуги, а лоб был скошен назад, отчего Верхоглядов напоминал этакого облагороженного цивилизацией неандертальца.

- У Полетт мальчики-погодки, ее старшенький Хуан ровесник моему Кириллу, стало быть, ему тринадцать, а раз так, то младшему Андресу – двенадцать.