Остров серебристого дельфина

Начало

                Дельфин был просто восхитителен — настоящее чудо природы: большой, гибкий, как хлыст, и стремительный, как торпеда. И почему-то сиреневого цвета. Последнее обстоятельство Женьку не удивляло нисколько. Обнявшись, эти двое прижались теплыми животами друг к другу и помчались неведомо куда.

 Океаническое пространство яркое, как карнавал, ежесекундно вспыхивало вокруг пятнами светящихся рыб и водорослей. Женька хохотала, как сумасшедшая. Ей казалось, что сейчас она взорвется от счастья.
Она глядела в дельфиньи глаза и не могла наглядеться. Её друг цвета китайской сирени безумолку говорил на своем нечеловечьем, но таком понятном языке:
Я поведу тебя туда,
Где вырастают города
Из вечной глубины морей.
За мной! Скорей, скорей!

              Их глубины к ним навстречу летели гроты, коралловые рифы и затонувшие корабли. Где-то вдали высились невиданные рукотворные строения. Как сиреневым платком, дельфин взмахнул хвостом и, подхватив свою ношу, устремился навстречу таинственным силуэтам.

              Вдруг начало стремительно темнеть.  Стало тяжело дышать. Отдаленный, быстро нарастающий гул превратился в невыносимый скрежет. В одно мгновение могильный мрак оцепил всё вокруг. Там, вверху, где ещё минуту назад простиралось ультрафиолетовое небо, вдруг возникла чёрная гранитная плита. Женька увидела, как её ненаглядный дельфин бьётся об эту черноту и расшибается в кровь. Внутри у её всё заходило ходуном, она изо- всех сил ринулась на помощь, но не смогла продвинуться ни на дюйм. Словно кто-то держал её на привязи. Вдруг она увидела, что этот кто-то – морская змея. Хвостом она враз перепоясала Женькины ноги, потом грудь и, дотянувшись до шеи, обвилась вокруг неё удавкой.

– Господи, спаси-и-и-и! — захрипела Женя и… проснулась.
Подскочив на кровати, она пальцами-крюками рвала ворот рубашки. Трахеи со свистом всасывали воздух. Ещё минуту ослепленные ужасом, выкатившиеся глаза сверлили темноту полоумным взглядом. Когда очаровательная в своей округлости луна плеснула в глазницы ласковый свет, женщина вздрогнула и очнулась. Она поняла, что жива, то был лишь сон, жизнь продолжается и всё остается по-прежнему, слава Богу.

           Она заглянула в детскую кроватку. Её трехлетний сын Иван разметался во сне, улыбаясь. Мамочка потрогала лобик, убедилась, что детеныш здоров. Тишина, лунный свет и тепло наполняли их старую квартирку. Тишина была абсолютная. Ни звука, ни шороха. Это удивляло, так как по ночам часто кто-то ломился в двери; прямо под окном, среди кустов собирались на шабаш наркоманы; алкаши орали на всю округу, напившись паленой водки. Наутро на земле, в разных местах можно было увидеть недвижимые людские тела. Странно, но даже собака, которая истерично лаяла по ночам на окна их дома, вызывая этим желание её убить, и та молчала. Все попрятались в норах. И не мудрено, всё-таки не месяц май. И на юге бывает зима.

               Полюбовавшись малышом, Женя спустила на пол босые ноги и пошла к окну на лунный зов. Эта ночь до странности светлая, почти белая, как одна из тех, что были беспечно сожжены далекой пылкой юностью в далеком Ленинграде, казалась пришелицей из другого мира. Женя пошла навстречу ей, вытянув вперед руки, как гоголевская ведьма. Вдали она увидала сиреневую фигурку, мелькающую в белых волнистых холмах. Пройдя через ажурное стекло и утратив силу  земного притяжения, она полетела над снежным искрящимся пространством. Стоя у окна она смотрела на саму себя невесомую и счастливую, плывущую к своей сиреневой цели. Это её и восторгало и пугало одновременно. Через мгновение, словно чья-то рука перелистнула страничку журнала. Видение ушло вместе с чувством тревоги.
             За окном лежал снег, такой всеобъемлющий, желанный. Захотелось упасть на него голым животом, обжечься, трогать губами, языком. От этого желания словно что-то зашевелилось в груди—огромный бутон во всю грудную клетку распускал свои шелковые лепестки, щекотал трахеи.
К окну прижавшись теплою щекой,
Сквозь матовое мерзлое стекло
Гляжу, как дарит снег земле покой,
Запеленав её в сухое молоко.
             Или во взбитые сливки? Из-под языка потекла слюнка, словно родничок забил. Так бывает, если смотреть на пирожные, конфеты и прочие вкусности. Она сглотнула и, вдруг, почувствовала жестокий укол в горло. «Что это, ангина? Нужно отыскать лекарство. Неровен час, пацан заразится», – подумала Женя.
            Под фонарем луны она пыталась найти треклятые таблетки. Закатив глаза, как слепая, ощупывала внутренности шухлядок. Потом оставила это гиблое дело, пошла на кухню, добывать огонь. Света не было точно так же, как воды и газа. Ещё, слава Богу, у них тепло; на кухне свой котел с водяным отоплением, в сараюшке уголь с дровами. Многие же были полностью лишены какого-либо тепла. Воду слили, батареи продали.

             В народе шёл слух, что металлоломом в стране заведовала дочка Кучмы. Вследствие этого обстоятельства «ломовые» дельцы, оберегаемые органами, без робости принимали любой металл, хоть крышки от канализационных люков, хоть могильные оградки с табличками. Чугунные постаменты, бронзовые бюсты выдалбывали по ночам, гремя ломами. Электропровода особенно ценились за свою медную составляющую, до которой ещё нужно было добраться. Поэтому днем и ночью в печах выжаривали мотки кабеля, оскверняя жуткой вонью чистый, не закопченный не единой производственной трубой, провинциальный воздух забытого Богом городка с красивым русским именем Краснополье.

               Чтобы хоть чуток согреться некоторые смельчаки насверлили дыр в электросчетчиках и, остановив диски, стремительно наматывающие киловатты, воткнули камины. Только напрасно. Электроэнергию отключали на всю ночь. Другие умельцы наставили «буржуек» в пятиэтажках и рады, что живы. Но не всем удавалось выстоять в борьбе с морозом. Позапрошлой ночью пяток старичков замерзли в своих ледяных постелях. В этом году зима злая.
              Пока Женя отыскивала в узком коридоре верный путь, пребольно стукнулась лбом о дверной косяк. Она всегда расшибала себе то локоть, то колено, то голову, как будто стены этой дряхлой квартиры, весь её утлый быт для того только и существовали, чтобы мешать ей жить. В конце коридорного тоннеля послышалось кошачье воркование печи: «Мур-р-р… Мур-р-р… Фыр-р-р…»