От измен не умирают

Стук 1. Головная боль

“Алсу” значит “красивая”.

Замираю у панорамного окна, за которое в начале года отвалила не одну сотню тысяч. Разглядываю струйки воды, выливающиеся на зеленый газончик фонтанчиком из капельного автополива, который тоже обошелся не в три рубля. И всё это лишь бы не смотреть и не слушать его оправдания.

Антон обнимает сзади, пробует поцеловать плечо. Я его отвожу, не даюсь и почти задыхаюсь. Пробую расцепить ладони, сцепленные на моем животе, пока он говорит, что ни он, ни я друг без друга не сможем. Говорит, что ничего не было. И вообще я слишком драматизирую. Действительно?

— А если бы и было, то это просто на раз, ну так, вошел-вышел-без обязательств. Ты бы этом даже не узнала. — Сухо комментирует, продолжая меня удерживать. — Но ничего не было, веришь? Думаешь, я бы допустил, чтобы измена всплыла? Кому ты доверяешь? Мне или очередной желтой прессе, а, зай?

Слушать его противно. Каждое движение, каждый его вздох, касающийся моей кожи, всë внутри выворачивает. Остаётся только коситься на погасший экран моего смартфона, который ещё пару секунд назад светился громким заголовком о беременности какой-то девчонки от него… от моего почти-мужа.

Но это “почти” не спасает.

Страшно пролистывать все эти тысячи жужжащих ненавистью комментариев о том, что я со своими деньгами и “паршивыми” тортиками это заслужила. Вот так просто — так мне и надо?

Я слишком погрязла, осела же и, кажется, даже впервые в жизни перестала всё контролировать. Ради чего, Алсу? Ради этого? Дом построили вместе, столько коллабораций, столько общего, столько пройдено, как это всё заканчивать?

— Ну даже окажись это правдой, разве ты бы не простила, а, зай? — Почти мурлычет на ухо. — Ты же без меня не сможешь ничего, зайчонок. Помнишь? Надо уметь прощать и закрывать свои голубые глазки на многое, зайка.

Прощать? Его? Раз? А дальше? И дальше? Это цена этих трехлетних отношений? Похоже, я продешевила.

— Знаешь... — успеваю сказать.

Он не хочет слышать — закрывает мне рот ладонью и тянет назад, вжимая в себя..

— Тихо, Алсу. Замолчи! — Его пальцы давят сильнее, не давая сопротивляться. —Ты сейчас на эмоциях, наговоришь ещё сгоряча. — Шепот перетекает к шее, тембр становится тише. — Наговоришь и пожалеешь. А я это не люблю, помнишь?

Дернуться не дает.

Дышу, как загнанная овца, с которой одним неловким движением сдернули кожу. Ну что ж, так бывает. Верила? Доверилась? Сама виновата, овца и есть.

Что я сейчас должна? Услышать его и смириться? Дать ему заткнуть мне рот, а дальше что? Уши? Глаза? Ради чего? Ради денег? Я сама себя обеспечивала и обеспечиваю. Ради имени? Да, пятно из-за этого будет знатное. Ради любви?

Ай, Аллах!

Крик гасится. Звук тонет в ладони. Это противно. Попытка вырваться же и вывернуться сломлена — под треск слетающей с крючков и накрывающей нас шторы Антон наклоняет рывком, роняет на колени и припечатывает в подоконник, ловко перехватывая и теперь давя "слегка" искусанной ладонью в мой затылок. Вторая же успешно удерживает поясницу.

— Тихо, Алсу. — Граничащим с яростью шепотом. — Ти-хо.

Фыркаю. Аж лоб больно.

Он на две головы выше, что я еще хотела? Теперь я ненавижу панорамные окна — думаю, в старых хрущевках этот фокус бы не вышел.

— Успокаивайся, — добивает, — не зли меня.

Дергаю плечами, но нависать надо мной ему вполне комфортно. Даже смеется сейчас так сально и пошло:

— Зай, горячие будут заголовки, если нас сейчас щелкнут с какого-нибудь дрона? Эх жаль, — словно осматривается, — никого здесь нет.

Закрываю глаза, сдаваясь. Он чувствует это, отпускает и садится на пол возле моих ног.

— Я же тебя люблю, Алсу! Ты чего глупишь? Свадьба скоро, чего ты хочешь ещё? Сколько раз я просил не читать такое, а ты что? Не слушаешь меня? А я не обижаюсь, видишь?

Оседаю на ноги, а голова кружится. Сдуваю растрепавшийся локон с лица, напрямую избегая его взгляда.

Антон раздраженно улыбается и произносит:

— Я не сержусь. Видишь? Не сержусь! Посмотри на меня.

Отвожу голову и закрываю глаза, когда он насильно тянет за подбородок, заставляя повернуться.

— Посмотри на меня.

Мотаю головой, а он цедит морозящим предупреждением:

— Я сказал. Посмотри...

Его пальцы давят сильнее и сильнее, а я словно назло дёргаюсь.

— На...

Напряжение выливается яростью:

— Ме-ня! С…сука…

Стоп!

Отшвыривает, как котенка. Мамочки… пока я впервые за всю жизнь знакомлю висок с косяком дамского столика, пытаясь проморгаться и сконцентрировать поплывший прямой эфир, он заключает:

— Тупая дура.

И в два счета встает и переступает мои ноги, поспешно выходя из комнаты. Моей. Почти нашей. Почти его.