Отчаянный разум

Пролог

Отчаянный разум

Мы все рождаемся сумасшедшими. Кое-кто им остается...»

(Эстрагон – герой пьесы «В ожидании Годо» Сэмюэла Беккета)

Пролог

Его ад начался десять лет назад. Невинный и добрый мальчик смутно помнил, как попал в этот дом для беспризорников, но каждую ночь будто по наваждению вспоминал серый дождливый день, когда вошедшая вместе с полицией женщина сообщила:

– Твои родители погибли, малыш. Тебе придётся поехать с нами.

Эти слова он не мог выбросить из головы, забыть, или даже перефразировать уже почти шесть месяцев. Полгода не такой уж большой срок, если твоя жизнь размеренно течёт, как чистый, непокорный ручей. Но как только в прозрачную воду попадает ботинок жестокой судьбы – вода разлетается во все стороны, а затем бежит так медленно, что течение почти незаметно.

Иногда Кирилл даже забывал, что продолжает жить. Просыпаясь по утрам, он долго пристально смотрел на новую тесную комнату, пока все три соседа крепко спали. Он разглядывал старые деревянные полки с книгами и провисшие кровати, вдыхал запах подгорелой каши, что доносился из столовой.

Он пытался поверить в жизнь, но всегда останавливал себя на мысли, что так он сходит с ума, и лучше бы верить в то, что он просто гость в этом страшном сне, и скоро обязательно откроет глаза.

Погружённый в себя и извечные размышления о несправедливости, мальчик совершенно забыл про еду, а предательский желудок даже и не пытался напомнить о жизненно важном процессе. Его организм отлично настроился на один лад с мозгом, где водились тёмные, иногда даже страшные мысли закончить жалкую попытку соревноваться со своей жизнью.

Никто не знал об этих мыслях, ведь некому было доверять то, что таится в глубине маленького забытого мира. И даже строгая, и на первый взгляд участливая директриса никогда не спрашивала о таких незначительных деталях, как детские переживания. И несмотря на достойный уход и воспитание, ради которых Анна Петровна ранним утром поднимала Кирилла с постели, ей, как и другим воспитателям, было наплевать на его капризы. Ведь он не единственный. В этом старом интернате слишком много бедных душ, за которыми никто не придёт.

– Учти, я проверю, паршивец такой! – пригрозила Анна Петровна, стукнув полной тарелкой макарон о покрытый белой краской стол. – Ещё раз услышу, что ты не ешь ничего, и пеняй на себя! Следующую ночь проведёшь на крыльце. Может тогда начнёшь ценить еду, что для тебя готовят.

Кирилл неохотно взял вилку и поднял светло карие глаза на раздраженное лицо темноволосой женщины.

С его спокойствием сейчас мог посоревноваться даже винни-пух. Парнишка благополучно выдержал тяжёлый взгляд директрисы и начал ковырять макароны с сыром, пока воспитательница не издала тяжёлый вздох и не отправилась по своим делам.

Из шума столовой можно было вытянуть много информации об этом месте, если бы Кириллу было до них дело. Ему бы просто раствориться в воздухе и исчезнуть, как растаявшая снежинка, или упорхнуть мелкой пылью, что ветер разносит по двору. А ещё лучше прямо сейчас стать ничем. Просто отключиться, как сломанный фонарь и больше ничего не чувствовать. Потому что ощущать лишь тоску, становилось уже невыносимо. Он уже давно задумывался о том, что всё может закончиться намного быстрее, если он наконец решится.

– Опять злишь нашу грымзу? – спросил Макс Савин, сидящий вместе с приятелями – старшеклассниками задницей на столе. Бунтарь из 9-Б был вроде местного главаря, которого почему-то все боялись. Но возможно, в силу своего состояния, Кирилл безразлично смотрел на парня и его приятелей. – Ты похоже бесстрашный.

Кирилл продолжал молча ковырять еду, не обращая внимания на ухмылки взвинченных парней.

– Ты бы поел, а то скоро просвечиваться будешь, как тетрадный лист. – посоветовал Макс, опираясь на стол Кирила, и нависая над ним. Его друзья ещё больше разжигались, начиная громко хихикать. – Думаешь, ты здесь лучше всех? – он обвёл взглядом детей, сидящих за столами. – Они стараются выжить, как могут. Так что и тебе стоит приложить усилия.

Рука Кирилла замерла с вилкой в руке. Будь он нормальным человеком, он бы бесспорно отреагировал на такое заявление, и кинул тарелку на пол или даже в лицо наглеца. Но шевелиться или говорить парню хотелось даже меньше, чем есть. Так что он просто уставился на лежащий перед глазами нож.

Макс оторвал руки от стола и выпрямился.

– Почему молчишь? – спросил Макс, удивляясь безразличию этого тихони. Ещё никто рядом с ним не вёл себя таким наглым образом. Все либо дрожали, либо нападали, но никогда не игнорировали. Это раздражало.

– Эй, ты оглох? – запротестовал один из приятелей Макса, ударив ногой по стулу Кирилла.

Когда это не вызвало у парня ни единой эмоции, друг посмотрел на Максима, раздражённо сведя брови. – Вот говнюк!

Дима двинулся к парнишке, но Макс остановил его, приложив ладонь к груди.

– Ты что больной? – обратился Макс к тихоне, и Кир отчего-то поднял голову.

Макс нахмурился, стараясь всмотреться в бледное лицо мальчишки. Ровные, некогда нежные черты лица были затенены мрачной маской. Ничем не примечательный мальчик, казалось, был наполнен всеобщей болью этого места.

Максу захотелось подойти и вытрясти всю эту дурость, чтобы понял – все здесь чувствуют это, а кто-то даже кое-что похуже, но жизнь продолжает идти вперёд.

Когда Кирилл задержал перед ним усталый взгляд, желание действий рассеялось. В мутных карих глазах отражалась вселенская пустота. Ребёнок, который даже после потери семьи должен хоть немного надеяться на лучшее, будто потух, как фитиль в пустой керосиновой лампе.

Ещё ничего прежде так не настораживало Макса.

– Да что ты пристал к этому хлюпику! – воскликнул Дима, разорвав зрительный контакт Макса с опустевшими глазами, затем подошёл к мальчишке, что сжимал дрожащую вилку и попытался выудить из него хоть слово. – Ты язык проглотил? Тебе задали вопрос!