Отражения

Отражения

Асфальт был совершенно сухим. Черноволосый и темноглазый дворник в замызганном оранжевом жилете методично крошил ломом слежавшийся сугроб. Куски грязного льда и снежного крошева летели ему под ноги, хрустели под резиновыми подошвами сапог, растирались в сероватую пыль и даже не думали таять. Солнце обозначалось расплывчатым светлым пятном на затянутом облаками хмуром небосводе. «Такой странный апрель, – думала она всю дорогу, – и снег, и застывшие деревья – всё неживое, всё пластмассовое, хрупкое и бесконечно холодное». Ветер трепал распущенные волосы женщины, заставляя кутаться в тонкий шарф и весеннее пальтишко. Анна Сергеевна с тоской подумала о запечатанной в чехол и висящей уже пару недель в самом дальнем углу шкафа-купе старенькой мутоновой шубе с капюшоном, о её привычных объятиях, о тяжести на плечах, о высоком мягком воротнике, о вязаных косичками варежках из тёплой ровницы. «Апрель», – шепнула она себе под нос и поёжилась. Здание клиники – новое, глянцевое и жизнеутверждающее, в оранжевых керамических плитках, с окнами девственной белизны и прозрачности, за которыми её ждало исцеление, выросло перед ней слишком скоро, слишком внезапно. Сейчас она согласилась бы помёрзнуть ещё, только бы…

– Это должно было случиться рано или поздно. Нельзя оставить всё так, как есть, – твёрдо сказала она и, подняв подбородок, сделала несколько шагов к скрипучей от новой резины двери из пластика.

Полупрозрачная тень коснулась её волос, никто со стороны не подумал бы, что это было нечто иное, чем ветер. Она не обернулась, но замерла, насторожилась.

– Не делай этого. Они не смогут помочь тебе, – прошелестела тень.

Спина женщины превратилась в напряжённую струнку, губы – в бледную тонкую линию, искажающую этой тонкостью мягкие и тёплые черты лица. Всё это выглядело примерно так же, как нетающий апрельский снег, тускло блестевший под деревьями.

– Почему? – это прозвучало как «заткнись» или «исчезни», но всё-таки это было «почему». Её незримый собеседник ответил не сразу.

– Кузнец или сапожник не смогут починить… электронный микроскоп. Кажется, это называется так?

Слово не принадлежало его миру, он прихватил его где-то в коридорах НИИ, в котором работала Анна Сергеевна. И запомнил, как запоминал всё, касающееся земного мира, чтобы крепче привязаться к Автору, чтобы, в случае чего, ударить нужным словом под дых или под лопатку в самый неподходящий момент. И всегда пытался завязать беседу. Лучший из Героев. Переживший несколько ненаписанных книг, прошедший огонь и воду нескольких миров. Женщина чуть повернула голову:

– Ты сочиняешь. Та поговорка была о забивании гвоздей микроскопом. Что «нельзя микроскопом забивать гвозди». Там не было ни единого слова о ремонте этого самого устройства.

– Они сломают это, чёрт возьми, устройство!

– В твоём мире нет чертей, – автоматически поправила она. – Это клиника. Больница. Здесь мне помогут, а ты… Тебе придётся уйти. Всем вам придётся уйти. Автора больше нет, Автору нет больше места.

Тень исчезла, и женщина обернулась, рассматривая окружавшие её дома, деревья, машины, мусорные баки и скамейки, редких прохожих, трусящую вдоль забора бежевую дворняжку, застрявший в колючем кусте и трепыхающийся на ветру пакет. После этого она решительно шагнула к дверям и потянула за ручку.

Глаза доктора были удивительно серыми, глубокими и проницательными. Он сдвинул очки на переносицу и слушал её так внимательно, что через каких-нибудь десять минут она полностью растворилась в этом взгляде. Её скорлупа, её тщательно подобранные замки, фильтры и защитные барьеры – всё было смыто слезами, которые она то и дело стирала трясущейся рукой. И говорила, говорила, говорила.

– Доктор… Вся эта жизнь, я существую лишь в виде отражений, в виде поблекших чёрно-белых фотографических копий, в виде двойников, которыми подменяю сама себя каждое утро. Есть Анна Сергеевна – инженер, ведущий инженер испытательной лаборатории, она туго стягивает волосы в пучок и отглаживает халат, она рисует поля в рабочем журнале карандашом. Остро отточенным простым карандашом, хотя, как вы знаете, в наше время никто уже не обращает внимания на то, есть ли поля в каком-то там рукописном журнале. У неё обед в двенадцать тридцать, она ответственна за электробезопасность на этаже, у неё две лаборантки и три старые синие фиалки на окне, которые давно пора пересадить. А после восемнадцати часов она – я – пассажир метро. Это ужасная роль, вы бывали пассажиром метро, доктор?

Он усмехнулся:

– В бытность студентом, разумеется, бывал. Вы продолжайте, слушаю вас.

Она перевела дыхание:

– С самого детства она – та, что пассажир, – слишком восприимчива к запахам, а метро, метро – это  тысячи и тысячи запахов, ароматов, удушающих коктейлей из тысяч всевозможных соединений какого-то десятка вездесущих элементов. Азот, углерод, кислород и сера, знаете ли, сколько можно вообразить цепочек и циклов, каждый со своим уникальным ароматом. А пудра… крем-пудра на дамах в возрасте пахнет точно, как благовония в Долине Царей, а именно, в гробнице Рамзеса второго. Три часа в день. Этому отражению пассажира отведено три часа каждые сутки.

Врач откинулся на белоснежную спинку кресла:

– Кто ещё?

– Мать, дочь, сестра, соседка, слесарь, электрик, домработница… Понимаете, Автору просто не остаётся места в этом мире. Ни минуты. Сутками, неделями, месяцами, годами. В те минуты, что я остаюсь одна, Истории прорываются сквозь завесу, раздирают её острыми когтями, заполняют моё сознание. Чаще всего в этот момент я иду по длинному коридору нашего НИИ или смотрю в окно автобуса, за которым почти ничего не видно. Я говорю им: погодите, погодите немного, моим Героям, моим Историям. Я обещаю им жизнь, но всякий раз не сдерживаю обещания. Автору некогда приходить, Автору некуда приходить. Место всегда занято любым другим из отражений.